Моль - [102]
«Навечно зачислен» — так назван очерк. Под крупным заголовком, чуть слабее:
Это рассказ о твоем современнике. Он погиб в мирный день на боевом посту, в схватке с преступниками. Григорий Астапчик навечно зачислен в списки войсковой части…
— Давайте разберемся в эти строчках, — предложил Собеседник. — Начав — с конца: о какой воинской части идет разговор? Газета отвечает: «Охранявшей колонию строгого режима в тайге…»
— Чувствуете: воинская часть несет службу в концентрационном лагере, или — по нынешней партийной терминологии — в колонии строгого режима. А что же это за «боевой пост», на котором «в мирный день» погиб чекист Астапчик? Газета говорит: «В колонии строгого режима…» И как будто предупреждая очередной вопрос, газета добавляет, что дальше воспоследует:
Рассказ о храбрости и мужестве, проявленных при выполнении воинского долга младшим сержантом Астапчиком…
— Тут уж одной-двумя фразами из газеты не обойдешься, — развел руками Собеседник. — Придется читать:
Распахнулась дверь. Вьюжный ветер занес в караульное помещение облако снежной пыли. Рядовой Иван Рулькевич обернулся. На пороге, весь занесенный снегом, стоял начальник караула сержант Муромский.
— Ну, Иван, — Муромский сбросил плащ, поставил в пирамиду автомат, — настоящая зима. Метет, как в феврале, а ведь на календарь посмотришь — лето наступает. Завтра — первое июня.
По деревянным ступенькам проходной затопали тяжелые шаги…
— Чем не сценарий? — спросил Собеседник. — Или отличный детектив. Потому что вслед за тяжелыми шагами в проходной караульного помещения колонии строгого режима, размещенной в местах, где первого июня бушует метель, загремели выстрелы и раздались вопли солдат. Нет, тут надо читать дальше! Слушайте:
— На помощь! На помощь…
Завыла сирена… Командир воинской части вызвал подкрепление.
Заскрипели, распахнулись ворота. Оперативная группа вошла в зону… Подполковник Пахомов, старшина Марченко и сержант Молодых изучали следы. И хотя с неба всё еще сыпался снег… оперативная группа вела расследование событий, что произошли за час до нападения на караул… У этого палисадника был бой… Григория Астапчика нашли у стены барака, с простреленной грудью…
Как потом установило следствие, преступная группа готовилась тщательно, соблюдая строжайшую конспирацию… План заговорщиков был дерзким… Напасть на солдат охраны и перебить их…
— Дальше читать не стоит, — сказал Собеседник. — «Комсомольская правда» восхищена героизмом воинской части, в экстазе выболтав, что заключенных, оказывается, охраняют не команды обычных надзирателей, а воинские части, советские солдаты и офицеры, вооруженные автоматами. Героизм? Какой же это героизм, если воинская часть вопит «На помощь» и вызывает к себе на подкрепление другие воинские части. Против кого? Против заключенных одного из концентрационных лагерей на крайнем Севере «строительства нового мира», где в июне бушует метель. Героизм? Ах, да, — махнул рукой Собеседник, — «Комсомольская правда», восхищаясь героизмом воинских частей, добавила, что «не осталось в живых ни одного из участников этого преступного плана».
— По-вашему, — спросил Автор, — ленинизм начался на трупах и на трупах закончится?
— А вы что думаете?! — с готовностью воскликнул Собеседник. — «Порвалась дней связующая нить» — и всё? Бросьте! Шекспир был великий драматург, но слабый диалектик. А пятьдесят партийно-якобинских лет, это, батенька, этапы развития ленинизма. Чека, скажем, потом ГПУ, затем НКВД и МВД. Дзержинский. Ягода. Берия. Ленин. Сталин. Маленков. Хрущев. Брежнев… И каждый вопил или вопит: закончено строительство чего-то. Создан новый человек. От человека струится фимиам любви и преданности. В честь коммунизма Михаил Шолохов, Константин Симонов, Федин, Полевой и др…. и др… сочиняют партийные жития святых и бьют поклоны перед очередным вождем. Диалектика? Кой-что об этой диалектике и в ваших древних записках и дневниках. Из них вы, по должности автора, берете кое-кого и — сплошь и рядом под вымышленными именами — вписываете в вашу «Моль». Мне даже кажется, пусть и на последних страницах, где-то под занавес, что и с Решковым стрясется такое, после чего читатель с добрым сердцем, вздохнув, прошепчет: «Эх, как судьба повернулась. А ведь мог и Решков быть человеком».
