Мокрый не боится дождя - [17]

А Белозерцев засуетился:

— Костик! Один в номере.

Друзья прибавили шагу.

Белозерцев попал в замочную скважину со второй попытки. Не снимая обуви, двинул в спальню. Садовой последовал его примеру.

Обе кровати — пусты. Одна заправлена. С другой свисает покрывало. На нём — плоская морская раковина. Костя нашёл. Арабы вешали её новорождённым на шею. Как амулет. Так пояснил профессор-арабист.

— Костик!

Садовой предоставляет другу возможность убедиться: внука в спальнях нет. Сам же заглядывает в ванную и в туалет.

— Сынок! — раскатисто проносится по номеру.

В пароксизме отчаяния дед распахивает гардероб. Пусто! Не глядя друг на друга, они бросаются из номера. Входная дверь в нерешительности качается на петлях, когда Садовой поднимает указательный палец, призывая к тишине.

Из соседнего номера доносится:

— Харе Кришна! Харе Кришна!

Кришна! Кришна! Харе! Харе!

Ни слова не говоря, Садовой стучит в дверь, из-под которой просачивается желтоватый свет. Никто не откликается. Пение продолжается. Тогда он надавливает на входную ручку.

… Они вошли в прихожую. Аромат благовоний накрыл с головой.

Мужчина сидел на полу, поджав под себя ноги. В руках — две закруглённые металлические пластинки, которыми он в упоении ударял друг о друга.

— Харе Кришна! Харе Кришна!

Похоже, он не осознавал, что в его номере — посторонние.

«Барабань об меня, а я на свирели поиграю!» — Такое арабское выражение пришло на ум Садового при виде этой отрешённости.

— Простите, уважаемый! — возвысил он голос.

Инструмент приглушил звук, но не остановил свои возвратно-поступательные движения.

— Мы ищем мальчика!

— Выбритая голова качнулась. Прядь, оставленная сзади и перехваченная зажимом, колыхнулась в такт. Губы остались растянуты — точно невидимыми ниточками. Костиного деда охватило желание — стереть эту улыбку с лица. Почуяв это, профессор сжал его запястье.

— Здесь никого нет, — выдавил из себя хозяин номера.

— Извините за вторжение! — пробормотал Садовой. И поспешил увести друга. Но это было уже без надобности: Пашино возбуждение словно напоролось на исчерпывающий ответ кришнаита. И вся энергия, двигавшая доселе его помыслами, вытекла.

— Харе Кришна! Харе Кришна! — неслось вслед.

Вначале они вернулись в лобби. Носильщик — этакий арабский Галиаф — при их появлении на мгновение оторвался от телевизор. Справедливо рассудив про себя, что малый не способен помочь, они не сговариваясь двинулись к рисэпшену, где один из сотрудников с трудом одолевал зевоту. Садовой долго, как показалось его товарищу, беседовал с обоими портье. Итог оказался неутешителен.

— Мальчик сюда не заходил!

Они прошли к шлагбауму на выходе. Пока шёл бесконечный нудный диалог с субтильным, подросткового вида охранником, Павел Петрович обшаривал взглядом прилегающую улицу.

Несмотря на поздний час, по ней фланировали парочки и целые группы туристов.

«Девушки по-прежнему похожи на райских птиц. Звёзды светят с привычных мест. А моего внука…»-И он впервые за время присутствия в его жизни Костика чувствует пугающую пустоту. Что угодно — старческое безумие, ещё один труп в бассейне, все четыре всадника Апокалипсиса — лучше, чем неизвестность.

Они проделывают обратный путь через лобби. Садовой отмечает: друг держится на остатках адреналина. Вот и лёгкая испарина выступила на лбу.

— Пятнадцать минут второго, — бесцветным голосом оповещает Павел Петрович, словно сообщение может навести на какую-то мысль.

— Давай разделимся, — предлагает профессор. — Ты пойдёшь вправо, а я…

Мотнув головой, Белозерцев свернул в указанную сторону и обнаруживает себя у погружённой в сумрак террасы бара. Она кажется озадаченно притихшей. Осознавая тщетность усилий, он обследует доступные взгляду уголки. После чего рысью двигается по дорожке. Вдоль неё почти у самой земли выстроились в почётном карауле фонарики. Неугомонная фантазия Костика обнаруживала их сходство с жучками-светлячками.

По правую руку свисают плоды египетских акаций, похожие на гигантские стручки гороха. Далее просвечивает стена, отделявшая «Парадиз» от недостроенного отеля. При свете дня Павел Петрович как-то заметил: руины долгостроя обитаемы, о чём свидетельствовала натянутая верёвка с выцветшими, истончившимися от продолжительной эксплуатации джинсами и футболками. Освещение — скудное, неестественное, точно в приборе ночного видения. Может ли ребёнок спрятаться в обрезках теней, разбросанных то там, то здесь?

У него темнеет в глазах.

«Куда подевалась эта луна?»

Воздух раскалывает заунывный голос из динамиков, установленных на ближайшем минарете. Он призывает воздать хвалу Всевышнему.

— «Господи, помилуй!» — шепчет Павел Петрович, и, словно устыдившись своего порыва, устремляется вперёд, впервые семеня по-стариковски.

… Площадка вокруг бассейна с подогревом обезлюдела, приняв прежний облик. Стараясь не смотреть в воду, подсвеченную мертвенно-лунным сиянием, Павел Петрович замер у бортика. Сквозь нарастающий ток крови в ушах прорвался мерный металлический звук. Он показался таким далёким, таким чуждым, как будто принадлежал другой реальности. Павел Петрович грузно опустился на бортик бассейна. Ему хватило длины руки, чтобы дотянуться до воды.