Помню, в тот день он появился в дверях класса чуть ли не к концу первого урока. Надежда Петровна, наша преподавательница географии, была изумлена этим «явлением Христа народу», как она сказала, и начала выяснять, что же с Валькой случилось.
— Она меня сначала не пустила, а потом сказала: «Иди в класс», — примерно так объяснился Валька под общий хохот. Валька всегда был жалко-смешным, его никто не принимал всерьез, и сам он, казалось, охотно играл роль классного дурачка.
— Кто «она»? — холодно поинтересовалась Надежда Петровна.
— Ну, она… — Валька сделал жест рукой куда-то за спину и нехотя пояснил: — Немка.
Мы буквально взревели от восторга.
— Немка? — переспросила Надежда Петровна. — Ваш классный руководитель? А как же, интересно, ее зовут?
Валька скривил лицо и замолчал. Он весь как-то скособочился, единственная пуговица на его рубашке-ковбойке расстегнулась, он принял вид человека, готового на любые муки, лишь бы его оставили в покое. Борис Пустовойтов смотрел на него с укоризной. Борису единственному разрешалось осуждать кого-нибудь из ребят в присутствии учителей: его справедливость и искренность, так же как и старательность, были вне подозрений.
— Дурачка из себя корчит! — сказал возмущенный Пустовойтов.
— Ну хорошо, Дорожкин, а меня как зовут, знаешь? — спросила Надежда Петровна, потеряв терпение.
Валька посмотрел на нее безучастно, с минуту помолчал, потом выдавил:
— Надежда… — и умолк.
Тут мы, конечно, постарались: с каждой парты Вальке наперебой предлагали прекрасные отчества.
— Не подсказывать! — строго сказала Надежда Петровна, словно речь шла о притоках Амазонки.
Валька и вовсе сник.
— Ну вот что, Дорожкин!.. Ребята, освободите первую парту!.. Садись, Дорожкин, бери лист бумаги и выпиши имена всех учителей. Шестой год в школе, а? — обратилась она к классу.
— Контрольная по учителям! — крикнул в восхищении Витька Лунев и первый принялся готовить шпаргалку.
Вот такой был случай с Валькой Дорожкиным. Больше я ничего о нем не помню.
Ну, а я? Как-то я жил, конечно, но это была довольно серая жизнь, поскольку не был я ни общественником, ни спортсменом и к «мозговому» центру ни в коем случае не принадлежал, хотя пятерки в моем дневнике преобладали над четверками, а троек и вовсе не было. И уверен: спроси я теперь любого из наших ребят, что он помнит о шестикласснике Саньке Полыхе, — пожалуй, пожмут плечами в затруднении…
Мне кажется, я весь этот год прожил в ожидании лета и новой встречи с Сережкой. По сравнению с ним все в нашем классе казались мне скучными и слишком обыкновенными. Ведь это факт: стоило Сережке появиться вновь — и с этого мгновения я могу рассказывать о своей жизни день за днем. Никогда прежде не стремился я в лагерь, а тут беспрестанно напоминал отцу, не забыл ли он записаться на путевку. Мама удивлялась этой моей внезапной любви к лагерю; отец даже выступал у себя на профсоюзном собрании и хвалил лагерь: «Дети прямо рвутся туда!»
Настало лето. Я пробыл в лагере все три смены. Сережка так и не приехал. Не было его и на следующий год.
Он вновь появился в моей жизни, когда я уже потерял всякую надежду на встречу, когда он начал становиться воспоминанием, далеким и почти нереальным. Я только теперь понимаю, какое впечатление произвел на меня Сережка — не история с лодкой, не клятва, а именно сам Сережка, как он должен был поразить меня, чтобы два года спустя, вдруг увидев его, я растерялся. Во внезапном Сережкином появлении я до сих пор склонен видеть какое-то чудо, нечто из области телепатии, парапсихологии или как там еще называют эту науку. Словно он не сам по себе, в силу разных обстоятельств, перевелся в нашу школу и случайно попал именно в наш класс, а не в один из параллельных; словно он был вызван к жизни моей мечтой, сверхъестественным напряжением воли, желанием увидеть его, удостовериться в его существовании.
За эти два года я повзрослел, и, как всегда бывает, мне казалось, что тем летом я был просто глупеньким. Я вообще не помню такого времени, когда я не презирал свои прошедшие годы. Стоит вспомнить что-нибудь из давней жизни, тут же следует и грустное заключение: «Какой же я был глупый!» Прекратится ли со временем этот утомительный процесс? Не знаю.
Я почувствовал в себе эти перемены, вдруг увидав Сережку в нашем переулочке, перед школой. Переулок был запружен — в тот единственный день в году все приходят в школу заранее, задолго до звонка, на праздничные смотрины, и все благодушны, неторопливы, искусно демонстрируя неохоту приступать к занятиям. Настроение отличное: прошлогодние грехи отпущены, а новых еще ни у кого не завелось. Мне казалось, что все меня любят, все собрались только для того, чтобы повидать меня, словно на день рождения. Я стоял в кружке ребят; Витька Лунев непринужденно завладел общим вниманием, рассказывая о летнем путешествии; я готов был слушать Лунева, но тут я заметил Сережку.
И не бросился к нему, как это случилось бы годом раньше.
Теперь я был умнее (то есть какой же я был дурак в тот день, замечу сейчас!).
Я не двинулся с места, не вышел из кружка, но Лунева я больше не слышал; я стоял и смотрел на Сережку во все глаза, не веря чуду. Короче говоря, я просто растерялся.