Моим детям и друзьям - [4]

Но вот второе слово, которое нам непосильно. Первое было «духовность», а теперь «святость». Первое мы милостиво предоставляем в пользование «духовному сословию», а второе с еще большим непониманием предоставляем «святым». Почему же у нас такое предубеждение против этого слова? Почему, с другой стороны, так часты, так повседневны и естественны эти обращения апостола к первохристианам: «находящимся в Колоссах святым и верным братиям», «приветствуют вас все святые», «всем святым, находящимся в Филиппах» и т. д. Хочется спросить, когда же они их успели канонизировать? Да ведь, кажется, канонизируют только уже умерших, а здесь живые? Интереснее всего то, что эти обращения не к отдельным мученикам, а к массе иногда мирно живущей церкви. Наше недоумение понятно, так как длинная дорога истории довела нас до полного непонимания той эпохи христианства, когда «праведный был жив верою», когда рядовые христиане были святыми.

Были ли эти первохристианские святые грешными? Да, конечно, так как даже апостол говорит: «Все мы много согрешаем». И сами эти послания к святым говорят тут же о их ошибках или грехах.

Но очевидно, что устремленность к Богу (верой) была в ту эпоху «первой любви» так сильна, эта устремленность была так неодолима, что совершаемые грехи как бы «не успевали» ее задержать.

Так, когда несется поезд, то видишь в окно мельком предметы, лежащие на пути, да почти и не смотришь на них в ожидании радостного приезда, той цели, к которой стремишься и которая все ближе и ближе, в то время как эти предметы, не задерживая нас, остаются позади. И Апостол говорит: «Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия». Первохристиане и согрешая не останавливались, но, отрешаясь вновь и вновь от греха, «простирались вперед к цели», к своему возлюбленному Господу. Вот почему они и были святые, то есть люди, угодные Богу, «угодники».

Святость есть состояние, угодное Богу, — вот и все, ни больше ни меньше. Бог так хочет, Бог заповедал, чтобы мы были такими. Где же основание для гордости или боязни, как бы не сделаться гордым? «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», «будьте святы, как и Он свят». Это заповедь рабу о его поведении: вот это поле ты должен вспахать и эти камни ты должен перетаскать туда–то. «Станет ли он (то есть господин) благодарить раба за то, что он исполнил приказание? Не думаю. Так и вы, когда исполните все повеленное вам, говорите: «Мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать»" (Лк.17:9–10).

Исполнение всех заповедей Божиих есть наш рабский долг, и в этом нет никакой заслуги. Господь спасает «нас не по делам праведности, которые бы мы сотворили, а по Своей милости, банею возрождения и обновления Святым Духом» (Тит.3:5). Христианство, придя в мир, позвало человека на узкий и тесный путь труда над самим собой для очищения сосуда совести и восприятия в него веры. Но какая же радость для человека, что Господь сразу же и заранее снял всякий ореол «значимости» с этого труда, сразу же поставил его на подобающее ему рабское место. Человеку как бы было сказано: очищая себя от греха, ты очищаешь воздух комнаты, в которой живешь. Разве человек ставит в заслугу себе подобное дело?

Этим снятием ореола с подвига с одновременным утверждением его во всей глубине («если рука твоя соблазняет тебя — отсеки ее») была создана возможность истинного христианского подвижничества, очищение сосуда совести для принятия вина веры. Труд раба безграничен и постоянен, многострадален и как бы безнадежен. Лишение ореола значимости, то есть смиренное подвижничество, также многотрудно и постоянно и также не надеется на себя, а только на милость Божию. Как говорит Тихон Задонский, «неотменно должны мы добрые дела творить, яко христиане, но спасения от единого Христа просить и ожидать должны». «Когда слышишь слова Писания, — говорит св. Марк Подвижник, — что Господь воздаст каждому по делам его (Пс.61:13), то не думай, что дела (сами по себе) достойны геенны или Царствия, но что Христос воздаст каждому по делам неверия в Него или веры». «Царство Небесное, — говорит он же, — не есть возмездие за дела, но благодать Владыки, уготованная верным рабам… Награда рабам не обязательна для Господина». Вот как раз незнанием того, что есть нелицемерный или смиренный подвиг, и объясняется наше какое–то отталкивание от идеи святости. Не зная, что это только рабский труд, мы пугаемся возможности гордости и фарисейства. Тут бесчисленные иудушки головлевы, и византийские и русские, сделали свое дело соблазна и провокации.

Человек должен стремиться к святости, — стремиться всем трудом своей жизни, и в то же время не святостью он спасается, ибо это только его долг, но еще не спасение, которое только в милости Божией через веру в Иисуса Христа. Перед ней, перед этой незаслуженной милостью Божией, все тщета, даже и это никогда не останавливаемое, всегда совершаемое смиренное делание святости.

«В чем состоит (духовное) делание самого человека? — спрашивает Макарий Великий. — В том, чтобы… удалиться от мира, пребывать в молитвах, во бдении, любить Бога и братий; пребывать во всем этом есть собственное его дело. Но если ограничится он своим деланием и не будет надеяться приять нечто