Мои жизни, мои смерти, мои реинкарнации - [12]

Родителей я похоронил давно, когда мои дети были ещё маленькими. Умерли они почти одновременно, вслед друг за другом. Когда я, вернувшись домой после путешествия по Европе, уже взрослым от всех пережитых впечатлений мужчиной, рассказал отцу, что убил его шпагой несколько лесных разбойников, он был необычайно горд за меня, за весь наш род, который я не посрамил. А у меня всю жизнь не уходили из памяти эти стекленеющие глаза, недоумённо смотрящие в пустоту небес, отразивших солнечные лучи, пробившиеся сквозь листву крон деревьев, в которых я увидел своё потрясённое лицо! И когда я хоронил моего отца, то положил с ним в гроб его лучшую шпагу, которой я убил тех людей, похоронив их навеки вместе.

Длинная-длинная-длинная осень. Скудная пора, когда время уносит краски лета, и ты остаёшься один на один со своими воспоминаниями. Ночь. Темнота. Холодная, непроглядная, мёртвая пустота. И только тихое, еле движимое, как ночной ветерок, дыхание смерти… Я один. Я во мраке. И только мороз продирает мне кожу, и куда бы я не смотрел, моё лицо всегда обращено в пустоту… Мы все одиноки. Краткие мгновения любви согревают наши души, и мы забываем на время, на краткий миг, про этот вселенский холод, про эту пустоту. Но все мы обречены. Мы все потом снова возвращаемся в эту ночь. И только маленькие звёздочки, еле видимые в бесконечной высоте, согревают нас своим хрупким мерцанием, вселяя в наши души надежду, что мы всё же не одиноки в этой холодной пустоте, в этом непроглядном мраке космоса. Темнота так же необходима, как свет. Ночь так же необходима, как день. Иначе мы не увидим света звёзд над своей головой. Иначе мы не почувствуем Бога в сердце своём.

Я стою посреди большого, слабоосвещённого зала моего родового дома, смотрю в пустоту, и в моих глазах отражается только свет догорающих угольков. Где-то на кухне хлопочет девушка-горничная, красивая, как моя Анна, но с другой причёской таких же светлых волос — две завитых копны за висками, и совершенно другим характером. Она молода, но из-за своей холодности выглядит старше своих лет. Она — это только лишь холодное отражение моей Анны в ледяной воде.

Жизнь прожита…

Я умер тихо, ночью, во сне, в своей постели, в своей спальной комнате дома моего рода. Просто уснул, и не захотел просыпаться…

Встречай меня, моя Анна!

Франция. Годы жизни: 1589 г. — 1650 г.

Часть II

Я бежал изо всех сил. Перепрыгивал завалы битого кирпича вперемешку с глыбами бетонных блоков, спотыкался на их обломках, валявшихся так густо, что некуда было ступить, не рискуя сломать ногу. Я перепрыгивал эти глыбы с торчащей из них во все стороны железной арматурой, похожей то ли на переплетения искорёженных антенн, то ли на окаменевшие останки разорванных взрывами каких-то странных чудовищных существ. Я продирался сквозь руины когда-то величественных зданий из стекла и бетона, сейчас представлявших собой странные скелетообразные джунгли искорёженных монументальных конструкций эпохи конца света. Я бежал так быстро, как мог. Дорога была каждая секунда, на вес даже не золота, а стоимостью в мою жизнь, готовой оборваться каждый миг. Куски камней и гравия откуда-то сверху, больно, со всего маху бьют по спине, плечам, рукам, но я не замечаю боли. Она придёт потом, после, если выживу. Сердце моё бешено стучало от этой гонки наперегонки со смертью, но я был спокоен, и сознание моё было холодным и твёрдым, как этот бетон, слегка розоватый в вечерних лучах уже холодного осеннего солнца.

Я не первый раз под бомбёжкой: иногда я бывал в командировках, в больших городах, пострадавших от разрушений, где руины только и напоминали о судьбе некогда величественных зданий. И опять на эти руины, собственно на головы мирных жителей, снова и снова сыпались бомбы. Я даже успел привыкнуть, вернее, приспособиться к этому ощущению, когда всё вторичное исчезает из твоего сознания, и остаётся только хохот смерти, от которого внутри всё каменеет, а дух становится твёрдым и чистым, как алмаз. Только ветер несётся в лицо, да на ногах, как будто, вырастают крылья. Но в этот раз смерть слишком близко несётся за моей спиной, я чувствую её дыхание в затылок так же отчётливо, как удары взрывных волн в мои барабанные перепонки, или что там от них уже осталось…

Как всё-таки вовремя мы эвакуировали наш завод! Практически всё, что можно было эвакуировать, было вывезено, и пусть эти бомбы сыпятся в пустоту. Жаль только этих одиноких стен нашего завода, построенного по последнему слову науки и техники. Жаль этого огромного труда, который теперь бессмысленно уничтожается, превращаясь в пыль. Да и вся эта война уже не вызывает никаких чувств, кроме горечи сожаления и смертельной усталости.

Бомбы рвутся слишком близко; хорошо ещё, что они фугасного действия и не очень большого калибра, но с большой задержкой срабатывания взрывателя, предназначенные для подповерхностного площадного перепахивания всего, что попадётся на их пути, иначе мне и бежать не стоило бы… Нет! Бежать необходимо! Надо делать всё, что возможно, пока есть надежда. Смысл же есть всегда, даже тогда, когда и надежды нет.