Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. - [166]

У нас вскоре по нашем приезде в Керчь были Раевский, князь Херхеулидзев, [Николай Иванович] Лорер и [Николай Васильевич] Мейер. Филипсон дичился женщин и потому ни разу не был у жены моей. Она же хотя была также очень дика, но по настояниям Раевского познакомилась с его женой, которая по своему уму и образованию ей понравилась до того, что она в один день была у Раевского два раза, но впоследствии они видались не очень часто; холодность Раевской оттолкнула {от нее} жену мою.

Раевский был очень любезен с женой моей; он был очень высокого роста, но всегда ходил сгорбленный; раз, для того чтобы показать, какого он роста, он перед нею выпрямился, и действительно рост его был необыкновенный; чаще всех у нас бывал Лорер, который играл с женой в шахматы. Мы приехали в Керчь в конце марта, но поля около Керчи были уже покрыты цветами, которые жена со мной ходила каждый день собирать.

Раевский настаивал на том, чтобы я в донесении моем изложил пользу сообщения области черноморских казаков с укреплениями на Восточном берегу Черного моря. Он шутя говорил мне несколько раз, что если я напишу сильно в пользу этого сообщения, то он за обедом будет давать мне иностранное вино; если напишу не довольно сильно, то он будет давать свое крымское вино, которое мне казалось очень плохим, а если напишу не в пользу сообщения, то он не только не даст вина, но и не будет приглашать к обеду. А так как, по его мнению, в Керчи негде есть, кроме как за его обедом, то я умру с голода, не представив никакого донесения. Тогда пришлют другого инженера, который, узнав о причине моей смерти, конечно, поостережется той же участи и напишет хорошо о предполагаемом Раевским сообщении.

Совершенно неожиданно в апреле приехал в Керчь фельдъегерь, привезший увольнение Раевского от должности. Его вечные споры с своими начальниками и в особенности остроты на их счет наконец надоели в Петербурге. Раевский вскоре уехал в имение на Южный берег Крыма, где я его видел в следующем мае. После этого увольнения Раевский прожил, <кажется, не больше года>; ему было не много более 40 лет; известно, что он и брат его Александр находились в войну 1812 г. при отце своем генерале Раевском и что первому было в то время 10, а последнему 15 лет.

Осуществление предположения Раевского по устройству сообщения между областью черноморских казаков и укреплениями на Восточном берегу Черного моря было личным вопросом между Граббе и Раевским. С увольнением последнего дело это в глазах Граббе потеряло важность, и он не обращал более на него внимания. На место Раевского назначен был генерал-майор Иосиф Романович Анреп{741}, {человек}, находившийся также в дурных отношениях с Граббе, но последний, зная его ничтожность, не считал его, как Раевского, своим соперником. Так как и возложенное на меня поручение потеряло в глазах Граббе важность, то он не находил более надобности оставлять своей должности {в случае осуществления вышеупомянутого сообщения}.

Еще в январе я получил предписание графа Толя, что мне по ВЫсочайшей воле поручается осмотр Сухума по случаю предположенных работ для осушки окрестных болот. Впоследствии Анреп поручил мне осмотреть казенные здания Анапского военного госпиталя. Донесение о способах для осушения болот около Сухума и подробное описание госпиталя в Анапе представлены мной Анрепу.

Для исполнения последних двух поручений я плавал на пароходе по Черному морю. Восточный его берег от Анапы до Сухума представляет великолепное зрелище. На этом огромном протяжении можно плыть близко от гористого берега, весьма крутого, так что снежные вершины гор кажутся висящими над пароходоми. Вся покатость берега усеяна самою разнообразною растительностью; внизу растения теплых, выше растения северных стран; далее мох и в некоторых местах снег. По всему берегу выстроены были русские укрепления, в расстоянии одно от другого приблизительно на 20 верст, как угрозы горцам и для воспрепятствования им торговли и всякого сообщения с турками. Но эти укрепления не достигали цели; слишком незначительные[83] с ничтожными, хотя и храбрыми гарнизонами, они подвергались нападениям горцев, которые успели в одну зиму совсем уничтожить четыре из {этих укреплений}. Укрепления не только не служили угрозою горцам, но роняли в их глазах могущество белого царя {(так они называли Русского Императора)}. Горцы, зная обширность Русской Империи, предполагали даже, что гарнизоны укреплений были сосланы в них за наказание, и действительно, эти гарнизоны истреблялись, видимо, от болезней и по своей малочисленности могли только защищаться от нападений горцев, и то не всегда[84], а наступательных действий производить не могли. Укрепления, для {возможности} сообщения с ними, были устроены на самом берегу моря, а для того чтобы иметь пресную воду – при впадении ручьев в море, следовательно, на низменных местах, в которых свирепствовали постоянные лихорадки и цинга, через что гарнизоны укреплений делались еще малочисленнее, а огромные госпитали анапский и феодосийский были наполнены больными с береговой линии. Смертность в войсках была огромная. Укрепления наши не мешали и сообщению горцев с турками. Турецкие шхуны в виду укреплений, вне пушечного выстрела, весьма недальнего по причине малого калибра орудий, причаливали к берегу, выгружали привезенный товар, и в том числе порох и оружие, и, получив взамен горских девушек, уходили в Турцию. Известно, что при начале войны с западными державами в 1854 г. гарнизоны этих укреплений были сняты и счастливо перевезены для присоединения к другим нашим войскам. Для сообщения с укреплениями и для недопущения турецких шхун подходить к берегу вдоль его крейсировала попеременно одна из дивизий нашего Черноморского флота, несколько пароходов для перевозки войск и несколько баркасов Азовского казачьего войска. Но фрегаты и пароходы имели глубокую осадку и, несмотря на значительную глубину моря, на большей части протяжения берега опасались гоняться за мелкосидящими шхунами, которые при всяком ветре причаливали везде, а иногда, опасаясь погони, втягивались на самый берег. Только одни баркасы Азовского войска могли везде следить за ними, но число их было недостаточно.