Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. - [162]

Раевский сказал мне, что осмотр местности у Варениковой пристани был уже неоднократно производим офицерами Генерального штаба и инженером путей сообщения Адеркасом^н, командированными по распоряжению Головина. Все они, в угождение своему начальству, доносили, что устройство в этом месте переправы невозможно, что Адеркас даже не нашел этой местности и вообразил, что Раевский хочет устроить переправу через Черное море. Раевский соглашался, что устройство такой переправы действительно невозможно, но <что> он не виноват, что присылают для осмотра инженера путей сообщения, который не умеет отличить реки от моря. Все это Раевский изложил в официальном предписании, данном им мне по поводу возложенного на меня поручения.

Вообще Раевский был охотник до составления проектов, не только относившихся до скорейшего покорения Кавказа, но до наших дальнейших действий в Азии. Эти проекты, вследствие того что он почти целые дни лежал, были им диктуемы состоявшему в его управлении поручику Антоновичу{726} (впоследствии генерал-лейтенанту и попечителю Киевского учебного округа); многие из них были представлены военному министру. Проекты эти давались для прочтения разным лицам, приезжавшим в Керчь; я был, конечно, из их числа. В одно время со мною читал эти проекты военный инженер полковник Постельс{727}, командированный на Черноморскую береговую линию по случаю взятия в 1840 г. горцами наших четырех укреплений на этой линии, для возобновления которых из них и для составления проектов на усиление остальных укреплений, так чтобы они могли противостоять нападениям горцев, Постельс всегда восхищался проектами Раевского; я находил, что не время было думать о завоеваниях в Азии, когда мы не владели еще Черноморским восточным берегом, и самое название Черноморской береговой линии было неправильно, так как линия состоит из непрерывного ряда точек, а мы имели на этом берегу несколько точек (укреплений) в расстоянии одна от другой на 20 и более верст, на которых мы не смели показать носа. Некоторые из проектов Раевского были посылаемы военным министром Головину, который постоянно их не одобрял. Опровержения Головина были снова посылаемы Раевскому, который {занимался диктованием} Антоновичу замечания на эти опровержения, позволяя себе разные колкости. Так, в одной из этих объемистых тетрадей, посланных в Военное министерство, Раевский, делая замечания на опровержение Головина, нигде не употреблял выражения: «генерал Головин говорит», а везде: «опровержение говорит». Подозревая своего подчиненного, начальника I отделения береговой линии контр-адмирала Серебрякова{728} в тайных сообщениях с Головиным, он в своих донесениях писал, что остановил неправильные сухопутные эволюции сего морского генерала. Получив некоторые замечания Головина по предположенным движениям морской дивизии, которая должна была крейсировать около Восточного берега Черного моря, он отвечал Головину, что в морском деле он не может следовать указаниям пехотного генерала, а часто советуется с начальником Черноморского флота, вице-адмиралом Лазаревым, указаниям которого он следует и который одобряет его распоряжения. Раевский в своих донесениях военному министру говорил о своих начальниках Головине и Граббе, что он не виноват, что имеет дело с людьми, которым нельзя растолковать, что 2 x 2 = 4.

При чрезвычайной лени и вечном лежании в постели Раевский занимался только {означенными} проектами и замечаниями на мнения Головина об этих проектах; управление же края и войск было в полном заведовании Филипсона, а по дивизии, крейсировавшей около Восточного берега, в заведовании капитан-лейтенанта Александра Ивановича Панфилова{729} (впоследствии адмирала и члена совета Адмиралтейства). Раевский много читал, но большей частью пустые книги; разные ученые фолианты лежали на столе и подле его кровати, и он ими часто прикрывал читаемые им пустые книжонки, чтобы бросить посещающим его пыль в глаза.

В самый день приезда моего в Керчь я был приглашен ежедневно обедать у Раевского. Перед обедом я познакомился с его женой, Анной Михайловной, урожденной Бороздиной{730}. Она была женщина умная, но излишне bas-bleu[78]. К обеду приходили постоянно Филипсон, [Александр Иванович] Панфилов, [Платон Александрович] Антонович и некоторые другие. Раевский, которому трудно было просидеть долго в сюртуке, хотя очень широком, уходил вскоре по окончании обеда. За этими обедами я в первый раз увидал начальника III отделения Черноморской береговой линии полковника Николая Николаевича Муравьева{731} (впоследствии графа Амурского, генерала от инфантерии и члена Государственного Совета). Он приехал с донесением о сделанной им экспедиции в долину Дал в Цебельде, за которую произведен в генерал-майоры. Вообще его служба шла очень счастливо. Приехав со своим дядей Головиным на Кавказ в чине майора, он менее чем в два года получил три чина и пять орденов разных названий и степеней. Он был очень умный, ловкий и живой человек и мне очень понравился. Раевский был большой ботаник; <и> Муравьев ему привез довольно высокий розан, который он сорвал в поле во время последней экспедиции, в начале января.