Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. - [161]

Варениковское укрепление в составе Черноморской кордонной линии (построено в 1840 г. напротив пристани на левом берегу Кубани)

Рис. из Воен. энцикл. / Под ред. К. И. Величко, В. Ф. Новицкого, А. В. фон Шварца и др. Т. 5. Пб.: Т-во И. Д. Сытина, 1911. С. 239

Схема укреплений 1847 г. Часть карты Черноморской кордонной линии 1847 г.

Лит. А. Я. Парамонова

Завадовский незадолго перед этим женился на вдове, сестре генерал-майора Пулло{723}, о злоупотреблениях которого в Чечне я много слышал в Ставрополе, где утверждали, что эти злоупотребления были причиной возмущения тамошних горцев. В Ставрополе мне был вручен пакет, содержание которого мне было неизвестно; оказалось, что в нем заключался вызов Пулло в Петербург. Конечно, это сильно озадачило Пулло и его родных; он более на Кавказ не возвращался, вскоре был уволен от службы и жил в Москве.

На другой день моего приезда в Екатеринодар я услыхал в смежной с моей комнате разговор Завадовского на совершенно непонятном мне языке; оказалось, что он говорил на малорусском наречии с приходившими к нему черноморскими казаками, тогда как со мной и в своем семействе он говорил чисто по-русски с небольшим малороссийским акцентом. {Таким образом, он, зная один русский язык, говорил им по обстоятельствам более или менее чисто: с русскими дамами говорил он без всякого акцента, с русскими офицерами с небольшим малороссийским акцентом, с начальствующими лицами акцент был заметнее, а с своими подчиненными черноморскими казаками совершенно непонятным мне малороссийским наречием.}

Верстах в 60 от Екатеринодара начинаются так называемые «плавни», которые тянутся на протяжении до 60 верст. Это низменное место, {бывши покрытое, вероятно, не в очень отдаленное от нас время водою}, на котором растет высокий и толстый камыш. Дорога проложена между этим камышом, {и, так как перед моим проездом была оттепель, она} была вся покрыта водою. В некоторых местах были такие углубления, что в них исчезала казачья лошадь, а потому при проезде через плавни казачий конвой был полезен проезжающему не только для безопасности в случае нападения черкесов, прятавшихся за камышами и поджидавших добычи, но еще более для того, чтобы не завязнуть в глубоких, наполненных водой ямах, которых ямщик не мог видеть, а они указывались едущими впереди казаками, <которые> отыскивали их своими пиками.

Ямщичьи лошади по всей дороге от Ставрополя до Тамани очень хороши; <но> в особенности превосходно возили в области черноморских казаков. На протяжении дороги от плавней до Тамани я был поражен необыкновенным числом птиц, которые летали огромными стадами. Такого огромного числа птиц я нигде в других местах не видал; из них некоторые были очень большие: орлы, драхвы, пеликаны и другие; ехавший со мной слуга Сергей, старший сын моего дядьки Дорофея, {о котором я упоминал в I главе «Моих воспоминаний»}, был большой трус. Он, выезжая из Ставрополя, вооружился заряженными ружьями и пистолетами, саблею и кинжалом, но когда он вздумал было стрелять птиц, то оказалось, что все его заряды отсырели.

Пролив между Таманью и Керчью я переплыл в казенной перевозной лодке; вид Керчи с моря очень живописен. По приезде в Керчь оказалось, что позабыли взять шпагу, без которой я не мог явиться к Раевскому. Меня ссудил шпагою Генерального штаба полковник Григорий Иванович Филипсон{724} (впоследствии <генерал-лейтенант и> сенатор), который заведовал управлением Черноморской береговой линии на правах начальника штаба. Мне приходило в голову, {думая о Филипсоне}, что почти везде начальствующие лица из немцев, а когда изберут русского, то в помощники ему придадут все-таки немца. Оказалось, что Филипсон такой же немец, как я, и, когда мы с ним очень близко сошлись, он мне говорил, что, получив извещение о моем назначении для осмотра местности у Варениковой пристани, часто думал[77] о том, что из нескольких сотен инженеров путей сообщения не могли выбрать русского, а прислали немца.

Генерал Раевский принял меня лежа в постели, покрытый одеялом, хотя было уже около полудня. Близкий человек к покойному Пушкину, хороший знакомый моего тестя и тещи, брат жены{725} очень любившего меня [Михаила Федоровича] Орлова и, сверх того, получивший обо мне {вышеприведенную} рекомендацию графа Толя, Раевский, конечно, принял меня весьма любезно. Он с насмешкою любовался моими эполетами и шарфом, находил, что они очень блестящи, но что он совсем забыл об их существовании (офицеры Черноморской береговой линии большей частью не надевали эполет). Раевский говорил {со мною} по-французски; {содержание нашего разговора было приблизительно следующее. Он приписывал парадный наряд, в котором я ему представился, тому}, что я был в Ставрополе, тогда как правильнее было бы мне приехать к нему прямо и от него получить нужные сведения, что это было бы и согласнее с мнением военного министра. Я отозвался, что я поехал в Ставрополь, исполняя данное мне предписание, которое и ему было известно. Далее он мне сказал: «Итак, вы были в Ставрополе и видели статую командора». Я отвечал, что не видал никакой статуи в Ставрополе, но он утверждал, что почти все военные, проезжающие через Ставрополь, видят эту статую, а тем более лицо, получившее столь важное поручение. Я, конечно, понимал, что он говорил о генерале Граббе, но не показал вида, что понимаю. Затем Раевский объяснил мне о необходимости скорейшего покорения черкесов на Восточном берегу Черного моря, к чему покорение земли одного из их племен, натухайского, было бы первым шагом, что по покорении черкесов прочие горцы, не имея более сообщения ни с Турцией, ни с поддерживавшими их западными державами, могут быть легче покорены, что в случае войны нам весьма важно владеть Восточным берегом Черного моря, чтобы воюющие с нами державы не могли возбудить против нас горские племена, {обитающие} на этом берегу, а за ними и все прочие.