Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. - [158]

Вечером 5 января, подъезжая к Ставрополю, ямщик наш, своротив с большой дороги, поехал по очень узкому просеку некрупного леса. Вдруг услыхали мы со стороны города частые выстрелы. В то время даже образованное общество не имело понятия о том, что делается на Кавказе, и мы легко могли вообразить, что происходит перестрелка между нашими войсками близ Ставрополя или в самом городе. Мы продолжали медленно подвигаться и, наконец въехав в город, увидали, что жители его стреляют холостыми зарядами, и узнали о существовании обычая на Кавказе стрелять накануне праздников, а мы въехали в город накануне праздника Крещения.

Нас привезли в гостиницу Наитаки{711}, лучшую, а может быть и единственную в городе; мы заняли две весьма грязные комнаты в нижнем этаже, куда нам подали донельзя грязный самовар.

На другой день недалеко от нашей гостиницы был церковный парад, на котором главную роль разыгрывал исправляющий должность начальника штаба Кавказской линии и Черномории полковник Трескин{712}. Мне объяснили, что командующий войсками генерал-адъютант Павел Христофорович Граббе никогда не присутствует на подобных парадах, разводах и смотрах войск и вообще весьма редко выезжает из дома.

В тот же день я представлялся Граббе; он принял меня с подобающею важностью, без которой не мог обходиться в самых простых делах и разговорах, но вместе и любезно, частью потому, что граф Толь, сообщая ему о моей командировке на Кавказ, написал обо мне тот же лестный отзыв, который он представил обо мне Государю и который выписан мной выше. То же самое граф Толь сообщил и командиру Кавказского корпуса генералу Головину{713} и начальнику Черноморской береговой линии генерал-лейтенанту Раевскому{714}. Сверх того, Граббе был хорошо знаком с моим тестем и тещею, очень их уважал, особливо последнюю. Граббе было тогда лет за 50; он был высок ростом и имел весьма красивую наружность; держа в руках очень длинный чубук с янтарным мундштуком, он в изысканных выражениях сказал мне по-французски почти следующее:

Вы присланы разрешить весьма важный вопрос для наших дальнейших действий на Кавказе; по моему мнению, мы должны сосредоточить все наши силы на восточной части Кавказа для ее покорения и потом уже действовать на западную его часть, а не раздроблять наши средства, как того хочет генерал Раевский. Поэтому я постоянно противился устройству переправы через р. Кубань для занятия земли натухайцев, на что потребовалось бы отделить до 10 батальонов пехоты и несколько казацких полков. Мое мнение разделяет и главный начальник Кавказского края генерал Головин. Повторяю, что этот вопрос важен и сам по себе и потому, что если вы найдете полезным устройство в настоящее время сообщения области черноморских казаков с укреплениями на Восточном берегу Черного моря, то я не останусь ни минуты в занимаемой мной должности, а вы, конечно, имеете здесь знакомых и приятелей, от которых можете узнать, нужно ли еще некоторое время мое присутствие на Кавказе.

Я отвечал, что, по моему мнению, Граббе придает слишком обширное значение моему поручению, что моя обязанность будет состоять только в определении степени возможности устроить требуемое сообщение; что польза его, как видно из предписания графа Толя, признана Военным министерством, а если хотят убедиться еще в этой пользе, то может быть об этом предписано Генерального штаба полковнику [Морицу Христиановичу фон] Шульцу, так как такое поручение соответствует его роду службы и ему известен Кавказ, где он уже служил. На это Граббе ответил, что Шульц человек весьма ограниченных способностей, но весьма храб рый, что он никогда не представлял Шульца к столь скорому повышению, а свидетельствовал об его необыкновенной храбрости при взятии в 1839 г. Ахульго, и очень удивился, когда увидал, что в Высочайшем приказе Шульц был произведен не только из капитанов в подполковники, но и из подполковников в полковники, что он не знает, куда употребить в этом чине Шульца, который до того сумасброден, что ему нельзя доверить и десятка солдат. При этом Граббе <мне> рассказал подробности дела под Ахульго, нападал на полк имени фельдмаршала Паскевича, а в особенности на его командира Врангеля, Александра Евстафиевича{715}, впоследствии генерал-адъютанта и генерала от инфантерии, неумению которого несправедливо[75] приписывал значительную убыль в полку при штурме Ахульго. Граббе после взятия этого укрепленного места доносил, что с его падением раздался последний пушечный выстрел на Кавказе. Известно, до какой степени эта фраза была неудачна, как и многие другие фразы Граббе. Напротив, с этого времени Шамиль{716} приобрел еще большее значение на Восточном Кавказе, вел еще 20 лет все более и более ожесточенную войну. Граббе окончил свой разговор со мной тем, что, по ничтожности Шульца, от меня будет зависеть указать несвоевременность экспедиции в землю натухайцев. На мой ответ, что при неопытности моей в военном деле и при незнании мной Кавказа я никогда не решусь излагать мое мнение в деле, на которое два генерала, знакомые с Кавказом, смотрят розно, а что я ограничусь только указанием степени возможности устроить предполагаемое сообщение собственно в техническом отношении, Граббе возразил, что если я и ограничусь тем, что скажу только, что устройство сообщения не представляет затруднений, то по известному ему расположению к этому проекту в Петербурге оно будет приведено в исполнение, а он в таком случае оставит занимаемую им должность, к чему присовокупил, что военный министр предлагает ему для осмотра местности Шульцем и мной снабдить нас всем нужным и что, по его мнению, нам потребуется конвой из нескольких батальонов пехоты, а таковых свободных в его распоряжении в настоящее время не имеется. Граббе пригласил меня обедать у него в тот же день и во все время, которое я проведу в Ставрополе.