Мои воспоминания. Часть 2 - [76]

И особенно это стало ясно, это когда на улицах развесили предупреждения от губернатора: в случае повторения беспорядков, в погромщиков будут стрелять.

Раньше-то не догадались.

Погром сопровождался всеми деталями - бесчестьем женщин, избиением больных, разбитой мебелью, грабежом магазинов с отправкой награбленного в деревни.

Из больших еврейских магазинов сильно пострадали бакалейные лавки Розенберга, чей убыток достиг миллиона рублей, дом Бродского, где разграблено было без меры и счёта, и ещё некоторые.

Всех оставшихся без крыши над головой евреев втащили в какую-то большую казарму, туда же привезли больных и беременных женщин, совершенно убитых страхом. Особенно были напуганы женщины на сносях. На них было страшно смотреть. Нашли время рожать! Пережить родовые муки в казарме, среди посторонних евреев, когда некуда деться, среди стона больных и ужасного плача здоровых. Картина в казарме была такой, что кто её увидел, она ему, как огнём, навсегда врезалась в память.

Но, как мы позже узнали, киевский погром ещё делался "по-божески". В Балте, Нежине, было в тысячу раз хуже. Там люди своей жестокостью превзошли самых диких и кровожадных зверей.

Пять тысяч евреев уехали сразу после погрома в Америку.

Масса евреев устремились с женами и детьми в черту оседлости - может, там найдётся место, где можно спокойно преклонить голову.

Заработок, дело, жизнь - об этом не думали. Стремились только к спокойному месту, где не будет страха, где не придут к тебе с топором и ломом в руках, где дочь твою не обесчестят, где ребёнок твой не будет валяться двое суток на чердаке в смертельном страхе, где ты не превратишься в мышь.

Понятно, что и я больше не хотел оставаться в Киеве. Пусть меня в этом городе не будет. Мне противны были улицы, меня тошнило от гоев. Я больше не мог дышать киевским воздухом.

Добрые друзья советовали мне остаться. Если ты еврей - куда убежишь? Я их не слушал. Я махнул рукой на свой киевский доход - чёрт его возьми. И решил ехать в Польшу - в Варшаву.

Поляки - думал я тогда (сейчас думаю немного иначе) - не будут громить евреев. Поляки - культурная нация и как народ - достаточно сами испытали страданий и страхов. Сами понимают, что значит трагедия народа, что значит мучиться, страдать, задыхаться.

Обессиленный и разбитый, я покинул Киев. Я уехал в Варшаву пока один. План мой был - найти в большом городе какое-то дело и вызвать потом жену и ребёнка.

Вдобавок ко всем несчастьям, которые я пережил в Киеве: нужду и страдания, наводнение, страх перед облавой и погром, пришла ко мне также весть, что мой дорогой отец скончался, что этот прекрасный, чистый и сердечный еврей - не выдержал.

Конечно, на каторге себя чувствуют лучше, чем он себя чувствовал в деревне, и в возрасте сорока шести лет он умер. Крестьянская среда, широкие свободные поля, по которым не разгуливают с песнями хасиды, незнакомая и тяжёлая полевая работа, эта постоянная тоска по ребе, Богу и евреям - всё это ему пронзало сердце, и он угас, как птица в тесной чёрной клетке. Сердце остановилось. И такой молодой: сорок шесть лет. Не выдержал.

Примерно через год после смерти отца умер дед Арон-Лейзер. Последние несколько лет он жил уже не в деревне, а в Каменце. Его влияние в местечке ещё было большим. Понятно, что не таким большим, как когда-то в молодости. В молодые годы он мог противостоять желанию всей общины. К примеру, город хочет одного раввина, а он хочет другого. И город ломает себя перед его властью. Такой случай был.

Когда дядя, каменецкий раввин, умер, и решились взять нового, начался большой спор: могли бы взять раввином его сына, учёного еврея. Но он был хасидом. Второй сын, раввин в польском местечке, хотя и миснагид, на. эту почётную должность не годился: был для Каменца недостаточно крупной величиной. Имел к тому же репутацию глупца. Каменец его не хотел раввином. Но дед именно его решил поддержать - раввином был отец, а теперь пусть будет сын, хотя деду он тоже не очень нравился. И вот тут, из-за подобной истории, случившейся раньше, дед своё желание каменецкой общине решительно навязал.

Никаких средств борьбы он не применял. Просто сделал одну вещь: когда хасидский раввин приехал в Каменец произнёс по обычаю проповедь и понравился, и город его уже хотел назначить раввином - дед не поставил своей подписи на договоре, который должны были заключить. Только и всего. И ещё при этом сказал:

"Не хочу вмешиваться в дела раввината. Можете взять себе раввина, какого хотите, Я, кстати, ничего в раввинах не понимаю".

После такого ответа отцы города ушли, повесив носы, хорошо зная, что без подписи Арон-Лейзера поддержка раввината - не обеспечена.

Явился однажды в Каменец некий известный в еврейском мире реб Йошеле, хорошо знающий Тору еврей. Произнёс две проповеди и очень понравился городу. В субботу вечером созвали собрание у Довида-Ицхока. На собрание пришли все хозяева города. Составили бумагу, и все подписались. Первое место, однако, оставили пустым для Арон-Лейзера.

Два важных хозяина пришли просить Арон-Лейзера, чтобы явился и поставил первым свою подпись. Он отказался.