Мои воспоминания. Часть 2 - [5]

Подойдя к фургону ребе, они его окружили и запели весёлый «шалом-алейхем», который наш дорогой реб Исроэль составил по отцовской просьбе.

Первым достиг ребе "шалом-алейхем" моего отца и реб Ареле, которых ребе взял к себе в фургон.

По окончании приветственной церемонии – а продолжалась она немало, кучер стегнул лошадку. Хасиды стали хватать места на фурах. Захватили, сколько могли. Лучшими местами считались сиденья под кучером раввинской фуры. И вообще хасид сидел на хасиде, точно, как в телеге с гусями, и тогда раздалась команда:

«Поехали!»

«Вьё», - щёлкнули извозчики кнутами. Меня отец взял в фургон ребе.

«Это мой сын! ...» – представил меня скромно отец.

«Пусть будет твой сын, - посмотрел на меня искоса ребе, - горячим хасидом». Отец был очень рад.

Погнали лошадь, и хасиды запели высокими голосами. И посторонний, например христианин, мог, наверное, думать, что это едут самые счастливые в мире люди. Хотя одеты были не слишком богато .

Прибыв в город, уже гордо напевали себе под нос, и восторг был велик, словно собрались захватить крепость.

И так прибыли к нам домой. Отец приготовил для ребе большую комнату и послал к Давид-Ицхоку за большим креслом для ребе. Хасиды взяли ребе из фургона, отвели в предназначенную для него комнату, где предоставили в его распоряжение старого слугу. Ещё двое поставлены были, как строгие солдаты на стражу, у дверей. Хасиды рассеялись по другим комнатам. Тут же старый слуга вышел из комнаты ребе и объявил, что тот, чтоб он был здоров, прилёг на диване, и пусть будет тихо. Все хасиды, как один, так притихли, что слышно было муху на стене. Боялись слово сказать.

Затем каменецкие хасиды взялись за работу. Приготовили шабат на двести человек. Работали все, а потом приезжие хасиды-гости разлеглись на скамейках. Наш большой сеновал к каждому празднику чистили, посыпали песком, а вдоль стен стелили сено для спанья хасидам. Фуры с лошадьми и с фургоном ребе отправляли на сеновал к Зелигу Андаркесу.

За неделю до этого отец с хасидами подсчитывал, что надо приготовить на шабат для такой массы гостей. Подсчёт продолжался долго. Требовались рыба и мясо, вино и водка, масло, яйца, шмальц, корица, инжир, миндаль, халы, булки, хлеб, и т.д., и т.п. Работы было немало.

Также и реб Исроэль стоял и подряд учил со своими певцами-учениками подготовленные им гимны. Между певцами был и я. Реб Исроэль потел, махал руками, притопывал ногами, командовал, крутил пальцами и мучил нашу память, требуя исполнения новых гимнов. Мы его, беднягу, бросали из холода в жар. Общество не отличалась слишком хорошим слухом, и реб Исроэль буквально обливался потом.

Реб Исроэль имел тут одну задачу: научить нас петь. Петь одному или вместе с нами перед ребе он не хотел – это был посторонний ребе... Как добрый хасид он только согласился сочинить гимны для чужого ребе!... Но петь одному – это уже было выше его сил, и во время всего веселья он себя чувствовал, как бедный и гордый еврей, который хочет уйти, но вынужден оставаться.

Отец командовал готовившими еду, распределив работу на американский манер: одна группа готовила рыбу, другая занималась жареньем, кто-то готовил спирт, а иные просто крутились, как на богатой свадьбе – и вот уж было веселье!

Для трапезы закалывали корову, телят, гуся и кур.

В пятницу хасиды просили меламедов освободить ради ребе хасидскую молодёжь от хедера. Я, однако, как "полковничий сын", освободился ещё в четверг. И когда мальчики пришли из хедеров, им тоже удалось поработать: было что делать.

Хасиды во всё любили привносить веселье, и когда готовилась рыба, хасид, например, брал рукой щуку и хлестал ею другого хасида прямо по лицу. Подымался хохот. По сути больше шалили, чем работали. Тому выливали ковш холодной воды за воротник, другому давали держать большое блюдо рыбы. Он держал блюдо двумя руками, и каждый его дёргал в это время за бороду, за пейс, за ухо, за нос... а он, бедняга, держал блюдо и ничего не мог поделать. И вместе со всеми смеялся. Что ещё было делать?

Меня отец тоже использовал и тихо, на ухо, сказал:

"Ребе надо почитать точно, как короля"...

В четверг отец послал за банщиком и велел наутро приготовить баню на два часа раньше; а когда она будет готова, тут же сообщить, чтобы ребе пришёл в баню. Микву тоже надо подготовить. Банщик пусть держит наготове котёл горячей воды, и рано утром придут хасиды, чтобы перелить горячую воду в микву для ребе. За всё это банщик получит хорошие деньги.

Наутро пришли в баню четверо хасидов и перелили горячую воду в микву. Около одиннадцати была уже готова баня. Привезли фургон и уселись: ребе со слугой, мой отец с реб Ареле и ещё несколько уважаемых хасидов – должен был быть миньян – и отправились в баню. Отец взял также меня: он считал, что мне следовало находиться как можно ближе к хасидам, тем более – к ребе.

В бане имелся вместе с ребе миньян хасидов. Собравшиеся с большой робостью разделись и сели в парной бане вокруг ребе с шайками воды. Как мне помнится, никто не мылся. Только смотрели на ребе, на его голое тело, смотрели со страхом, смешанным с любопытством, точно, как дети смотрят на большую, чудесную игрушку.