Мои Воспоминания. Часть 1 - [70]

Во вторник все неместные хасиды уехали, и ребе с каменецкими хасидами отправились к богатому ешувнику Лейблу Крухелю из Крухеля, пылкому хасиду и филантропу.

Деревня Крухель находилась верстах в двух от города. Понятно, что для ребе с хасидами Крухель устроил большой пир. Сидели за столом, ели, пили и пели, вдруг входит жандармский офицер с десятком солдат и с каменецким асессором во главе и окружает всю корчму. Офицер спрашивает:

«Кто здесь раввин?»

На всех напал страх. Без труда узнали, кто ребе, и приставили к нему стражу. Устроили проверку в вещах ребе, в его чемоданах и шкатулках, где лежали две тысячи пятьсот рублей денег для Эрец-Исроэль вместе с книгами, счетами, с письмом из Эрец-Исроэль и т.п. Всё переписали, а раввина велели отвезти в Бриск в тюрьму.

Отец просил асессора не отвозить ребе в Бриск, а оставить там с солдатами, которые бы за ним смотрели. Асессор переговорил с офицером, получил в кулак пятьдесят рублей, и дело уладилось.

Деда, единственного, кто мог тут помочь, как раз не было дома, и в Бриск поехал брат отца Йосл. Понятно, что он явился к исправнику и просил его замять дело и освободить ребе, для чего дал тому в руку двести рублей и тут же получил бумагу с приказом об освобождении.

Йосл спросил исправника, откуда взялся весь этот шум с арестом, на что исправник ему рассказал, что на раввина донесли сами евреи, что он, исправник, получил бумагу, подписанную евреем, о том, что в Каменце имеется раввин, собирающий деньги для Палестины. Это пахнет тюрьмой и конфискацией денег.

«И если бы не твой отец, - сказал он, – ни за что бы я его не освободил».

Йосл привёз бумагу, и ребе освободили. С того времени он больше не ездил сам для сбора денег для Эрец Исроэль – вместо него ездили посланцы.

История эта сильно расстроила хасидов, в особенности, моего отца; во-первых – из-за пережитого ребе страха, и во-вторых – от того, что ребе больше не будет ежегодно приезжать в Каменец, что стало уже традицией. И это совсем не пустяк, а для отца – просто вопрос жизни.

Хасиды решили, что доносчика надо найти и как следует с ним рассчитаться. Его нашли, но это был очень особенный доносчик.

Жил в Каменце писарь по имени Тверский. Если читатель помнит, дед его привёз с собой из Бриска в тот период, когда город взбунтовался против аренды. Деду был тогда нужен писарь, ежедневно составлявший протоколы о бунтовщиках, ввозивших беспошлинно водку и т.п. Потом, после заключения мира, Тверский остался в Каменце, занимаясь тем, что составлял прошения для каменецких евреев, а часто и для помещиков, когда те ссорились из-за карт или девушки.

Тверский был когда-то знатоком Гемары, имел золотую голову, разбирался в Талмуде и во всех толкованиях, но потом «сбился с пути», стал апикойресом, вроде тогдашних маскилей[141], занялся систематическим образованием, но учиться ему было поздно. Он уже был для этого стар и остался на полпути. Теперь у него не было никакого другого выбора, как сделать себе из писания прошений профессию и с этого жить.

Дело шло хорошо. В Вильне его стали использовать для самых важных дел, и его имя стало известным во всём Виленском округе – настолько, что если у кого-то было какое-то трудное дело, то он привозил Тверского к себе в город, чтобы написать прошение и привести все бумаги в порядок.

Состояния этим он себе однако создать не мог. Во-первых, он был по натуре очень честным, характер имел благородный и не умел торговаться со своими клиентами. Сколько ему давали, столько он и брал – тихо, без разговоров; а во-вторых, он любил тратить заработанное, ненавидел оставлять на завтра, предпочитая всё проживать сегодня, и если всё-таки не имел куда деть заработанное, то раздавал нуждающимся.

Он мог отдать последнюю копейку – а себе не оставить даже на еду. Получив деньги, он любил съесть четверть гуся, пупок, выпить кружку пива, а когда денег больше не оставалось, мог есть хлеб с маслом и с чаем, а если не было масла – то без, а если не было чая – то с водой. Минуту назад мог отдать доброму другу или просто нуждающемуся три рубля или пять – и ему это было всё равно.

Как всем тогдашним маскилим, ему очень хотелось распространять среди евреев образование, просвещение, ослабление «фанатизма» и выход евреев в широкий мир.

Хорошо зная Танах и Мидраш, начитанный в просветительской литературе на иврите и в русской литературе, к тому же умея говорить, он везде, где только бывал, рассказывал прекрасные, интересные истории для башковитых евреев, так что все пальчики облизывали. Но начав рассказывать, он никогда не кончал своих историй в один день, а иногда даже удерживал собравшихся по три дня. Конец его историй был всегда неожиданный: потихоньку, полегоньку приходил он со своим рассказом к ереси… И тут он просто отрицал всё, что касалось религии, смешивал с грязью всех таннаев и амораев и уж конечно раввинов, а слушатели разбегались, затыкая уши… Лишь те, кто помоложе и полюбопытнее, оставались до конца и слушали, и слушали…

В своей большой войне против религии он уважал только двух, хотя и очень разных, религиозных деятелей – раби Гиллеля-Старейшину