Мои Воспоминания. Часть 1 - [41]

В доме у неё всегда была готова еда для всех детей и внуков, и когда кто-то приходил, она тут же ему давала поесть. Одна она не ела и всё ждала, не придёт ли кто-нибудь из детей или внуков или невестка – всем ведь надо дать. И одним тем, что ели другие, она уже была сыта. Редко видели, чтобы она ела. Готовя что-нибудь вкусное, она от него только пробовала, а остальное делила, и хоть имела двух прислуг, но обычно сама пекла и жарила и была исключительной поварихой.

Ещё она имела привычку посылать ежедневно в богадельню кастрюлю с едой, не забывая и просто бедных людей, кто не мог заработать себе на жизнь. Им она посылала потихоньку и была им поддержкой.

Сама она была худенькой, маленькой еврейкой – в чём только душа держится – но энергии в ней было, может, как у иного мужчины.

Мужа своего Арона-Лейзера она отличала, как говорят женщины, «как субботу отличают от буднего дня». Дед был большой баловень и любил хорошо поесть. Она для него каждый день готовила особые блюда, и самым большим огорчением для неё было, если он, не дай Бог, нашёл в тарелке муху. Тогда он уже ничего не ел, и она летела к своей свекрови: не найдётся ли там какой-то хорошей еды для него. Если там ничего не было, она настаивала, чтобы он только подождал минуту, она уже ему сделает чудное блюдо. Но он, как назло, не хотел ждать, что её очень огорчало.

Он любил хороший чай, и она уже следила, чтобы его стакан чая был крепким и хорошим. И когда он ехал к помещику, то должен был ей сказать, когда, примерно, вернётся. И если можно, даже час, и она к тому времени готовила самовар. А когда он должен был, например, прийти в понедельник вечером, в двенадцать часов, она забирала самовар к себе наверх, где была их спальня. Прислуга уже спала, и бабушка сидела у самовара наверху, подбрасывая уголь, чтобы самовар не остыл, чтобы, когда Арон-Лейзер придёт, у него был горячий чай. Так себя у евреев вела когда-то жена.

И так она следила всю ночь за самоваром, чтобы он был таким, как надо, горячим, чтобы когда Арон-Лейзер придёт, у него уже был чай. И если случалось, что он задерживался у помещиков несколько ночей подряд, она всё время дремала, не раздеваясь и иногда схватывалась, подкладывала угли в самовар, чтобы он был горячий, и снова дремала. Днём уже прислуга следила за самоваром.

Арон-Лейзер был большим упрямцем и когда говорил «да», это было «да», а когда «нет» - никаких аргументов не существовало. И когда он сидел среди людей и как раз был ей нужен, она к нему подходила очень вежливо и прежде всего извинялась, что подходит в тот момент, когда он говорит с людьми. В таких случаях он обычно делал рукой нетерпеливый жест. Это значило, что она должна уйти. Она, понятно, уходила и никогда не обижалась.

Также часто случалось, что люди приходили спросить совета у Арон-Лейзера и выражали желанье, чтобы и она при этом присутствовала. Она была известна в городе своими советами, и он её подзывал:

«Евреи хотят твоего совета», - говорил он ей. Объясняли в чём дело, и она давала совет. Но перед этим делала небольшое вступление:

«Я ведь всего лишь глупая еврейка, но мне кажется, что надо сделать так и так».

И по её совету обычно поступали.

Она никогда не садилась с ним рядом: стояла перед ним почтительно, хотя очень и очень ему помогала в его хозяйственной карьере и в его отношениях с помещиками. Она всегда старалась, чтобы он не прогадал в своих делах, а сама себя умышленно ставила перед ним в невыгодное положение. Как говорилось, он её во многих отношениях слушался. Но она не показывала вида, что знает, что он её слушается…

Отец её реб Юдл на старости лет овдовел и возле него не осталось детей. Три его сына были учёными людьми, а не богачами, и жили в разных городах. Бабушка Бейле-Раше была единственной дочерью и пригласила его к себе в гости. Он был очень умным евреем, в городе его все уважали, и Арон-Лейзер предложил ему остаться у него насовсем и никак его не отпускал. Старик продал в Семятичах свой дом со всей домашней утварью и приехал к зятю в Каменец, и дед Арон-Лейзер берёг тестя, как зеницу ока.

Прадед реб Юдл присмотрелся к делам своего зятя и обнаружил - что было совсем нетрудно - что городские дела закрутили ему голову. Целыми днями и ночами его дом набит людьми, и всё из-за городских дел. Ему, старику, было жаль способностей Арон-Лейзера, которые тратились на ничтожные дела маленького города - какое замороченье головы приходится от них иметь – больше, чем от дел большого города.

Поэтому для него было ясно, что тот должен отбросить совершенно городские дела и больше заниматься помещиками, на чём можно что-то заработать, или он должен совсем переехать в Бриск, где при его ловкости и уме он себе сразу сделает имя, и лучше там руководить, чем здесь, в Каменце. Там он, по крайней мере, будет иметь дело с таким городом, с такими богачами, мудрецами, учёными, образованными людьми.

Старик, реб Юдл, научил свою дочь Бейле-Раше чтобы она это объяснила своему мужу. Но дед, Арон-Лейзер, ответил на это, что он ни за что не бросит Каменец, где покоятся его родители и деды, где и сам он состарился, куда он вложил и энергию свою и свою молодость, и если ему даже дадут миллионы, он из Кменца не уедет. Но что касается городских дел, то он сам согласен, что этим заниматься не надо. Слишком это трудно, он тратит слишком много сил, а толку мало.