Мои Службы - [8]

------------

Картошка на полу: заняла три коридора. В конце более защищенном, менее гнилая. Но иного пути к ней, кроме как по ней же нет. И вот: ногами, сапогами. Как по медузьей горе какой-то. Брать нужно руками: три пуда. Но оттаявшая слиплась в чудовищные гроздья. Я без ножа. И вот, отчаявшись (рук не чувствую) - Любовь - не веселье и нежность (фр.), какую попало: раздавленную, мороженую, оттаявшую... Мешок уже не вмещает. Руки, окончательно окоченев, не завязывают. Пользуясь темнотой, начинаю плакать, причем тут же и кончаю.

- На весы! На весы! Кому на весы?!

Взваливаю, тащу.

Развешивают два армянина, один в студенческом, другой в кавказском. Белоснежная бурка глядит пятнистой гиеной. Точно архангел коммунистического Страшного Суда! (Весы заведомо врут!)

- Товарищ барышня! Не задерживай публику!

Ругань, пинки. Задние напирают. Я загромоздила весь проход. Наконец, кавказец, сжалившись - или рассердившись, откатывает мой мешок ногой. Мешок слабо завязанный, рассыпается. Клюканье. Хлипанье. Терпеливо и не торопясь подбираю.

----------------

Обратный путь С картошкой. (Взяли только два пуда, третий утаили.) Сначала беснующимися коридорами, потом сопротивляющейся лестницей, слезы или пот на лице, не знаю.

И не знаю, дождь иль слезы

на лице горят моем...

Может, и дождь! Дело не в этом! Полоз очень слаб, расщепился посредине, навряд ли доедем. (Не я везу санки, вместе везем. Санки - сподвижник по беде, а беда - картошка. Собственную беду везем! )

Боюсь площадей. Арбатской не миновать. Можно было с Пречистенского переулками, но там спуталась бы. Ни снега, ни льда: везу по воде, местами по сухому. Задумчиво любуюсь на булыжники, уже розовые..

- О, как все это я любила!

Вспоминаю Стаховича. Увидь он меня сейчас, я бы неизбежно сделалась для него предметом гадливости. Все, вплоть до лица, в подтеках. Я не лучше собственного мешка. Мы с картошкой сейчас - одно.

- Да куда ты пре-ешь! Нешто это можно - прямо на людей ! Буржуйка бесхвостая!

- Конечно, бесхвостая, - только черти хвостатые!

Кругом смех. Солдат, не унимаясь:

- Ишь, шляпку нацепила! А морду-то умыть...

Я, в тон, указывая на обмотки:

- Ишь, тряпки нацепил!

Смех растет. Я, не желая упустить диалога, останавливаюсь, якобы поправляя мешок.

Солдат, расходясь:

- Высший класс называется! Интеллихенция! Без прислуги лица умыть не могут!

Какая-то баба, визгливо: - А ты мыла дай! Мыло-то кто измылил? Почем мыло-то на Сухаревой, знаешь?

Кто-то из толпы:

- Чего ему знать? Ему казенное идет! А вы, барышня, картошку несете?

- Мороженую. На службе дали.

- Известно, мороженую- хорошая-то самим нужна! Подсобить, что ли?

Толкаю вожжи напрягаются, еду. Пощади голос бабы ... солдату:

- Что ж она, что в шляпе, не человек, что ли?

Рас-су-ди-ил!

------------

Итог дня: два чана картошки. Едим все: Аля, Надя, Ирина, я, Надя Ирине, лукаво:

- Кушай, Ирина, она сладкая, с сахаром.

Ирина, тупясь и отворачиваясь: - Ннне...

---------------

20 марта, Вместо "Монпленбеж", задумавшись, пишу "Монплэзир" (Мопр1аisir вроде маленького Версаля XVIII в ).

Благовещение 1919 г.

Цены:

1 ф муки-- 35 р

1 ф картошки - 10 р

10 ф моркови - 7 р 50 к

1 ф луку - 15 р

селедка -. 25 р

(Жалованье - ставки у нас еще не прошли - 775 руб в месяц.)

---------------

25-го апреля 1919 г.

Ухожу из Комиссариата. Ухожу потому что не могу составить классификации. Пыталась, из жил лезла, - ничего. Не понимаю Не понимаю, чего от меня хотят: "Составьте, сопоставьте, рассортируйте... Под каждым делением - подразделение". Все в одно слово, как спелись. Опросила всех: от заведующего отделом до одиннадцатилетнего курьера - "Совсем просто". И, главное, никто не верит, что не понимаю, смеются.

Наконец, села к столу, обмакнула перо в чернила, написала: ЭПИЛОГ:

7-го июля 1919 г.

Вчера читала во "Дворце Искусств" (Поварская, 53, д Соллогуба, моя бывшая служба) - "Фортуну". Меня встретили хорошо, из всех читавших - одну рукоплесканиями. (Оценка не меня, а публики.)

Читали, кроме меня: Луначарский - из швейцарского поэта Карла Мюллера, переводы; некий Дир Туманный ~ свое собственное, т. е. Маяковского, - много Даров Туманных и сплошь Маяковский! Луначарского я видела в первый раз. Веселый, румяный, равномерно и в меру выпирающий из щеголеватого френча. Лицо средне-интеллигентское: невозможность зла. Фигура довольно круглая, но "легкой полнотой" (как Анна Каренина). Весь налегке. Слушал, как мне рассказывали, хорошо, даже сам шипел, когда двигались. Но зала была приличная.

"Фортуну" я выбрала из-за монолога в конце"

...Так нам и надо за тройную ложь

Свободы, равенства и братства!

Так отчетливо я никогда не читала.

...И я, Лозэн, рукой белей чем снег.

Я подымал за чернь бокал заздравный!

И я, Лозэн, вещал, что полноправны

Под солнцем дворянин и дровосек!

Так ответственно я никогда не дышала. (Ответственность! Ответственность! Какая услада сравнится с тобой! И какая слава?! Монолог дворянина - в лицо комиссару, - вот это жизнь! Жаль только, что Луначарскому, а не... хотела написать Ленину, но Ленин бы ничего не понял, а не всей Лубянке, 2!)