Мои седые кудри - [7]

«Черное пыхтящее чудище! — злился Хатагов. — Вот когда наползешь на мою мину, а я дерну за шнур, то и полетишь ты вверх тормашками. И покажу я тебе восточный фронт. Не дождутся твоих грузов захватчики». Хатагову казалось, что такими словами он торопит время. «Летнее наступление, летнее наступление! Разорались фашисты на весь мир. Будет вам летнее наступление, только с другой стороны».

Как ни занимал себя Хатагов, какие случаи из своей жизни ни перебирал в памяти, а поезда все не было.

В памяти возникли первые дни войны.

Двадцать второе июня 1941 года застало молодого политрука роты отдельного батальона саперов на западной границе нашей родины. Саперный батальон стрелковой дивизии сооружал оборонительную линию. Ожидали, когда подвезут военную технику. И вдруг на рассвете послышались разрывы снарядов и авиабомб. Саперы быстро заняли оборону и приготовились к встрече с врагом. Ударили по передовым частям, но остановить танковые клинья врага они не смогли — не было противотанковых средств. А за танками немецкие войска врезались в нашу оборону, им удалось расчленить и отрезать отдельные части Красной Армии от главных сил.

В конце июня, когда развернулись тяжелые оборонительные бои на Минском направлении, Хатагова контузило разорвавшимся снарядом. Очнувшись на больничной койке, в переполненной палате, он увидел мальчика, который с удивлением глядел на него.

— Ух и спали ж вы, дяденька! — обратился к нему мальчик. — Сестра даже сказала, что вы больше никогда не проснетесь.

— А где сестра? — спросил Хатагов, пытаясь улыбнуться мальчику.

— Как это где? Дома! — с гордостью ответил мальчик. — Она у меня мировая. Учительница! Сейчас никто не учится, и она приходит ко мне. Скоро опять придет.

— А как тебя зовут?

— Миша. Немцы бомбили наш пионерлагерь за городом… Мне ногу осколком задело. Уже не болит. А вас как звать?

— Меня? — переспросил Харитон Александрович. — Зови меня просто дядя Ваня. — И он протянул мальчику руку. — Будем, Миша, с тобой дружить, ладно?

— Дружить? — весело переспросил мальчик. — А я скоро выпишусь.

— Выписывайся. Хорошо, что все обошлось. А приходить ко мне будешь?..

— Если сестра разрешит… В городе немцы нахальничают. Она говорила, что они людей прямо на улицах застреливают.

— А сюда чужие заглядывают?

Миша понял, кого Дядя Ваня считает чужими, и, хитро прищурившись, улыбнулся:

— Нет. Боятся. Доктор на дверях написал: «Тифозное».

Их разговор прервал вошедший врач. Мальчик юркнул под одеяло. Взяв руку Хатагова, прощупав пульс, доктор тихо сказал:

— Хорошо, хорошо, больной, что вы говорить начали. А было плохо… — Потом, нагнувшись над койкой, шепотом спросил: — Ходить не пробовали? Вам тут долго нельзя быть…

— Попробую, — ответил Хатагов.

Доктор приложил ухо к его груди и громко сказал:

— Да, перебои у вас… перебои… Но лучше, чем вчера. — А потом шепнул ему: — К вам подойдет свой человек… верьте ей…

— Хорошо, доктор!

Хатагов понял, что врач помогает нашим людям избежать фашистской расправы. Он стал ждать «своего человека». Конечно, если он отсюда выберется и попадет к фашистам, то гестаповцы быстро дознаются, что он коммунист, политработник Красной Армии, тогда замучают его в своих застенках.

С сестрой Миши Анной, невысокой белокурой медсестрой, стройной и смуглолицей, Хатагов быстро нашел общий язык. Анна была из тех замечательных советских девушек, которые выросли и воспитывались в комсомольской среде. Веселая и жизнерадостная, любящая все светлое и возвышенное, она готова была совершить самый отважный поступок, самый высокий подвиг во имя родины.

Когда разразилась война, ей не удалось занять то место в строю, о котором она часто думала и к которому готовилась в предвоенные годы — стать военной летчицей. Война перепутала все, а неожиданное отступление наших войск, захват немцами Минска, борьба подпольных групп против оккупантов — заставили Анну подумать о борьбе в тяжелых условиях военной оккупации.

Анна, можно сказать, выходила Хатагова в больнице, спасла ему жизнь. Оставалось теперь вывести его из больницы и укрыть в надежном месте. Когда Хатагов шепнул ей, что ему нужна штатская одежда, Анна улыбнулась. Раздобыть одежду и обувь для такого великана было почти невозможно. Обувь — не меньше сорок шестого размера. Он понял ее и тоже улыбнулся:

— Ходить я уже могу, сестра, окреп благодаря вам.

Анна вздохнула, что-то соображая, а вслух проговорила:

— Кали трэба, дык трэба, друже!

Хатагову очень понравилось это выражение, и он запомнил его.

Спустя несколько дней Анна, взволнованная и раскрасневшаяся, подошла к койке своего подопечного с большим свертком.

Хатагов понял, что не легко было ей пронести сюда этот сверток — ведь немецкие патрули на каждом шагу обыскивают всех. Анна все же сумела обойти их кордоны.

— Вот ваша одежда, — громко сказала она Хатагову. — Вы уже здоровы, и мы вас сегодня выписываем из больницы.

Хатагов поблагодарил девушку.

Когда она вышла из палаты, он натянул на себя спецовку ее отца — рабочего торфоразработок, обулся. Куртка пришлась впору, а брюки были явно коротковаты. Истоптанные рабочие ботинки несносно жали, но он терпел.