Мои первые сорок лет - [48]

Мой аргентинский дебют состоялся в 1972 году. В июле я прилетел в Буэнос-Айрес, чтобы выступить в «Силе судьбы»; моими партнерами были Мартина Арройо, Джанпьеро Мастромеи, Бональдо Джайотти и Ренато Чезари. Дирижировал оперой Фернандо Превитали. Буэнос-Айрес исключительно привлекательный город, определенно французский по стилю, хотя большая часть его жителей по происхождению испанцы или итальянцы. Театр «Колон» — один из самых красивых и наиболее совершенных в акустическом отношении оперных театров мира. Красоте здания соответствуют прекрасные хор и оркестр. «Колон» во всем сохранил великие театральные традиции XIX века. Если певцу, скажем, потребуется новый парик или особые туфли, соответствующая служба доставит их в течение суток, и, можете не сомневаться, все это будет высочайшего качества. Оперные слушатели всех стран сильно проигрывают в сравнении с аргентинцами, с их бурным энтузиазмом. Публика в «Колоне», как в «Ла Скала», очень понимающая, но в то же время сердечная, и если уж вас принимают восторженно, то это особенно дорого. Мы, исполнители, всегда чувствуем здесь по-настоящему горячий прием.

После прекрасных дней, проведенных в Буэнос-Айресе, меня ждали не особенно приятные гастроли в Мехико. В музыкальном отделе театра «Беллас Артес» появились новые люди, которые определяли направление его работы. Их идеи в отношении постановок опер были, по-моему, неверны. На постановку «Кармен» потратили уйму денег, а результат оказался ужасным. Декорации и костюмы выглядели совершенно абсурдно, при том, что стоили неимоверно дорого. В общем, вся постановка производила просто смехотворное впечатление. Нельзя сказать, что это была авангардистская работа, просто получилось нечто антиоперное. Мексика — страна, в которой я вырос, поэтому не буду называть имена и рассказывать излишние подробности. Еще раз отмечу: концепция постановки оказалась в корне неверной. И весь этот абсурд был настолько грандиозным и одновременно позорным, что после «Кармен» я не появлялся на сцене «Беллас Артес» девять лет.

На гастроли в Мюнхен я приехал с театром «Ла Скала» во время злополучных Олимпийских игр 1972 года. Мы привезли «Аиду» и «Реквием» Верди и находились в Олимпийской деревне, когда произошло это ужасное событие — убийство израильских спортсменов. Страшные дни! Все мы были очень подавлены. Я готовился петь один раз в «Реквиеме» и два — в «Аиде», а мой коллега еще в одном «Реквиеме». Но он заболел, и во всех четырех представлениях, с 4 по 8 сентября, пришлось петь мне. А уже 9 сентября я вылетел в Лондон и записал на пластинку каватину Поллиона «В храме Венеры со мной...» из «Нормы»! Конечно, такое можно позволить себе лишь в молодости. Опыт делает нас не только осмотрительнее. В чем-то он и связывает.

В конце года я вернулся в Милан и еще раз спел на открытии сезона в «Ла Скала», на этот раз в «Бале-маскараде». Дирижировать оперой должен был Аббадо, но он по каким-то причинам отказался, и за дирижерский пульт встал ветеран театра Джанандреа Гавадзени. Ставил спектакль Франко Дзеффирелли. Он все время твердил, что я должен похудеть, потому что слишком громоздок для роли Ричарда. Но вот дело дошло до примерки костюмов, и все увидели: они сделаны так, что мы кажемся в них раза в два толще, чем есть на самом деле. Тем не менее постановка оказалась превосходной. В моей памяти сохранилась замечательная деталь. Во втором акте наклон сцены был довольно крутым, и Франко посадил возлюбленных (в дуэте Амелии и Ричарда) на вершину «холма»; они казались беспомощными детьми, которые в полном отчаянии сжимают друг друга в объятиях. Обычно этот дуэт ставят традиционно: «Сейчас я пойду налево, потом она пойдет направо; она идет туда, я иду сюда» — и все, что происходит на сцене в это время, почти всегда уводит внимание слушателей от замечательной, поистине грандиозной музыки. А Дзеффирелли поставил эту сцену просто и трогательно.

Когда мы репетировали ансамбли, произошел забавный случай. В момент кульминации этого дуэта я спел: «Амелия, скажи мне, ты любишь, ты любишь?», певица взяла свое си, затем взрыв на fortissimo—оба певца поют здесь в сопровождении всего оркестра. После чего к Гавадзени подошел кто-то из сидящих в зале со словами: «Маэстро, мы не слышим певцов. Оркестр играет слишком громко». «Это не имеет никакого значения,— закричал Гавадзени.— Так написал Верди, именно такого звучания он хотел! Это самый возвышенный момент оперы, здесь больше страсти, чем в „Тристане и Изольде" !» Но я решил: поскольку меня все равно никто не услышит, буду произносить свои слова шепотом. Амелию пела американка Лу Энн Викофф, Виорика Кортес исполняла партию Ульрики, Пьеро Каппуччилли— партию Ренато. Викофф пела хорошо, но ей не повезло: она пала жертвой раздоров между различными кланами и клаками «Ла Скала». Часть слушателей не принимала певицу, и я был настолько раздражен грубыми выходками зала, что отказался выйти после спектакля через служебный выход: мне не хотелось встречаться с публикой и давать автографы. Но в один прекрасный день несколько поклонников подкараулили меня. «Доминго, почему вы так суровы с нами?» — спросили они. «Вовсе я не суров, просто пытаюсь заставить вас понять, что, если вы будете вести себя так безобразно, ни один певец не захочет петь в «Ла Скала». Как можем мы добиться самоотдачи на сцене, если из зала на нас обрушивается такая волна недоброжелательности?»