Мои первые сорок лет - [37]

Я рискую навлечь на себя упреки в отсутствии оригинальности, но об ощущениях, которые испытывает певец, оказавшийся в «Ла Скала», могу повторить лишь то, что говорят другие артисты. К тому времени я уже пел на сценах «Метрополитен», венской «Штаатсопер» и других больших театров. Но когда ты выходишь к рампе «Скала» и видишь перед собой прекрасный зал, то невольно вспоминаешь, что со времен Моцарта до наших дней здесь выступали почти все знаменитые певцы мира. Возможно, нечто подобное я мог бы испытать и в Нью-Йорке, когда дебютировал в «Метрополитен», если бы пел в старом здании театра. Я же вышел на новую сцену, которой тогда исполнилось всего лишь два года. Конечно, новый зал «Мет» обретет со временем собственную историю, но ее оценят будущие поколения исполнителей.

Возвращаясь к рассказу о «Ла Скала», хочу особенно отметить два его коллектива: хор и оркестр. Оркестр этого театра неправдоподобно гибок, его музыканты способны проследовать за самым плохоньким из певцов в преисподнюю и обратно. А хор!.. На сводной репетиции «Эрнани» я услышал, как тенора в нем берут верхние си-бемоль и си не хуже многих солистов, и это совершенно потрясло меня. В известном хоре «Вновь пробуждается лев кастильский» на словах «Siamo tutti una sola famiglia» («Мы все одна семья»*) тенора и басы пели таким фантастическим legato, что у меня и на репетициях, и на спектаклях мороз пробегал по коже.

Петь, повинуясь дирижерской палочке Антонино Botto,— это блестящая возможность получить урок подлинного музицирования. По рекомендации Тосканини Botto был приглашен в «Ла Скала» как репетитор и штатный дирижер почти пятьдесят лет назад, поэтому я застал один из последних сезонов маэстро в театре. Он обладал замечательным умением уже на репетициях с певцами за фортепиано вдохнуть жизнь в произведение, придать ему пульсацию живого человеческого дыхания. Особенно мне запомнилось, с какой энергией и как искусно Botto играл мою кабалетту «О ты, что всей душой люблю я». Когда мы вышли на оркестровые репетиции, огонь и темперамент в его дирижировании несколько поугасли, но, скорее всего, здесь уже дал о себе знать его возраст. На первой сводной репетиции (мой первый выход на сцену «Скала»!) я спел арию и кабалетту. После чего Botto сказал: «Молодой человек, может быть, вы слегка устали?» «Маэстро,— ответил я.— Наверное, вы правы, но не кажется ли вам, что я мог просто переволноваться?»

Каким глубоким волнением был насыщен весь тот период моей жизни! Для нашего семейства — Марты, детей, моих родителей — время, проведенное в Милане, оказалось восхитительным. В «Ла Скала» тогда готовилась новая постановка «Севильского цирюльника», над которой работали дирижер Клаудио Аббадо и режиссер Жан-Пьер Поннель с Тересой Бергансой, Луиджи Аль-вой и Германом Преем. Готовилась к постановке опера «Самсон и Далила» под управлением Жоржа Претра с Ширли Верретт и Ричардом Кассилли в главных ролях. Со всеми этими певицами и певцами мы провели вместе много времени под рождество и на Новый год.

Как-то, когда наше семейство сидело в ложе во время генеральной репетиции «Севильского цирюльника», Пласи начал аплодировать Тересе Бергансе и кричать «браво» причем довольно громко. Вошел служитель и сказал, что'мальчика придется вывести. Мой отец прокомментировал это так: «К сожалению, в «Ла Скала» Пласи не может сказать, что он не встречал понимания и в театрах получше этого».

* Перевод текстов из оперы Дж. Верди «Эрнани» дословный.— Прим. перев.

Когда в феврале 1970 года я вернулся в Нью-Иорк, забастовка сотрудников «Метрополитен» закончилась, и мне представилась возможность спеть в трех спектаклях «Турандот» с Нильсон. Во время последнего из них, который транслировался по радио, у меня начались ужасные нелады с желудком. Это сказывается на работе диафрагмы и создает для певца трудности не менее серьезные, чем простуда. Всякий раз, уходя со сцены, я мчался как сумасшедший в туалет. В середине второго акта я почувствовал, что силы мои на исходе и надо прервать спектакль, но каким-то образом сумел-таки продержаться до конца.

В последних числах того же месяца я готовился выступать в Бухаресте, но неожиданный звонок изменил мои планы. Леонард Бернстайн просил меня срочно заменить Корелли (я должен был это сделать уже в пятый раз!) в телевизионной трансляции «Реквиема» Верди из собора святого Павла в Лондоне. А сразу после этого он предложил мне участвовать в записи на пластинку того же произведения. Получилось так, что мое первое выступление с Бернстайном совпало с первой для меня записью вердиевского «Реквиема». С тех пор я не раз работал с Бернстайном на телевидении, когда исполнялась Девятая симфония Бетховена, и записал с ним партию Певца в «Кавалере розы». Он обладает своеобразным характером и принадлежит к числу тех больших музыкантов, которые способны создавать по-настоящему волнующие спектакли. Многие оркестры почитают за счастье работать с ним, хотя некоторые музыканты ворчат, что он вкладывает в них каждую ноту, будто птица корм своим птенцам. Обидно, что Бернстайн так мало дирижирует сегодня. Большую часть времени он уделяет занятиям композицией, хотя это, кажется, не приносит теперь заметных результатов. Мне особенно жаль, что он не написал серьезную оперу. Но я, как и другие, был бы рад, если бы этот талантливый человек сочинил еще один такой же первоклассный мюзикл, как его «Вестсайдская история».