Мои первые сорок лет - [22]

Публика в Тель-Авиве была фантастической. Такая смесь культур! Люди из Польши, России, Румынии, Югославии, Болгарии, Германии, Чехословакии, Австрии, Венгрии — одним словом, со всего мира, и все они жаждали музыки. Один румынский еврей по фамилии Лазер рассказывал нам, что он сменил профессию, занимаясь животными сначала «снаружи», а потом «изнутри»: в Европе он был торговцем мехами, а в Тель-Авиве стал мясником. Лазер, страстный поклонник оперы, приходил на многие спектакли, причем всегда в смокинге. В вознаграждение за наш вклад в оперу он обычно оставлял для нас самое лучшее мясо, в том числе и свинину, на рынке Шук Кармель. Иногда он давал нам продукты в кредит до конца недели. Мы познакомились еще и с шофером такси, слушавшим по радио в своей машине классическую музыку. В прошлом он был виолончелистом. Он узнал Марту и меня, когда мы сели к нему в такси, потому что видел нас в опере. Такие приятные встречи случаются там не редко, и это помогает, например, объяснить, почему так хорошо посещались все наши представления «Дон Жуана», который давался около пятидесяти раз в течение одного сезона, хотя одновременно та же опера Моцарта несколько раз исполнялась оркестром Израильской филармонии под управлением Карло Марии Джулини с участием таких певцов, как Ренато Капекки, Пилар Лоренгар, Паоло Монтарсоло и Агостино Феррин, причем тоже с большим успехом у публики. Это лишь несколько примеров того, с какими зрителями мы привыкли иметь дело в Тель-Авиве.

В один из сезонов мадам де Филипп ставила балет-пантомиму, где рассказывалось о женщине, которая внешне была робкой и тихой, но после первой брачной ночи показала свое истинное лицо и стала обращаться с мужем как с собакой. Роль этой героини играла певица-сопрано, а ее мужа изображал танцовщик. В сцене свадьбы она должна была напевать известный марш из «Лоэнгрина». Когда спектакль был снят с репертуара, дирижер Георг Зингер (прекрасный музыкант родом из Чехии) сказал нашей мадам: «Вы знаете, а ведь мы исполняли Вагнера?» «Что вы такое говорите? Вы с ума сошли!» — возмущалась она. «Да, да, у нас более пятидесяти раз звучал Вагнер,»— настаивал он и объяснил, как это происходило. Свадебный марш из «Лоэнгрина» стал настолько распространенным, что никто уже не помнил имени его автора, никому и в голову не приходило задуматься над этим. Вот так Вагнер, музыка которого негласно запрещена в Израиле, на самом деле исполнялся в Израильской национальной опере.

Вскоре после приезда мы сняли жилье у дантиста Бенуа, который, как и мы, мог говорить по-английски только на самом примитивном уровне. Контактировать с нашим хозяином пришлось именно мне, поскольку английский Марты был слишком хорош для него. Через некоторое время приехал Франко, и мы решили устроить небольшую вечеринку в честь его прибытия. Желая пошутить, мы подали на стол сыр с невероятно дурным запахом. Он ел его с величайшим удовольствием, а мы всё подкладывали и подкладывали этот деликатес, так что в конце концов наше жилье настолько пропахло, что мы-то и пострадали больше всех.

Мы вели очень простую жизнь, хотя меняли квартиру шесть или семь раз за время пребывания на израильской службе. Иногда с нами поселялся Франко, а когда приехала его жена, они оба некоторое время жили у нас. Другой мексиканский певец — тенор Рафаэль Севилья, тот самый, что потерял половину усов в моей телевизионной программе,— тоже какое-то время останавливался в нашем доме, но, как правило, мы с Мартой жили в одиночестве. В те дни, когда в театре пел я, Марта готовила еду, я делал то же самое, когда выступала она, если же мы оба выходили вечером на сцену, то потом отправлялись в какой-нибудь недорогой ресторанчик.

Репертуар Израильской национальной оперы не был очень обширным. За два с половиной года пребывания там я пел всего лишь в десяти операх: «Богеме», «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Дон Жуане», «Травиате», «Фаусте», «Кармен», «Евгении Онегине», «Искателях жемчуга» и «Сельской чести». Каждая постановка выдерживала тридцать, сорок, иногда пятьдесят представлений. Публике этого было достаточно. Мы так долго оставались в Тель-Авиве еще и потому, что пользовались любовью зрителей, чувствовали их большой интерес к нашему искусству. Нам нравилось жить полной жизнью. Была и другая, более сложная причина, о которой стоит рассказать особо.

Первые представления «Фауста» мы с Мартой пели вместе и имели большой успех. Однако на втором спектакле в том месте, где у меня идут слова «Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя», звучащие в музыке каждый раз все выше и выше, мое верхнее си разлетелось на тысячу кусков, а в каватине «Привет тебе, приют невинный...» я снова полетел в тартарары на ноте до. Вообразите, что чувствовала Марта, которой после сотворенного мною безобразия надо было петь арию! Но более всего удивило меня случившееся позже. Во-первых, пресса вообще не отметила моего срыва. К тому же, когда я пошел к мадам де Филипп и сказал: «Мне кажется, я не гожусь для театра», она ответила: «Вовсе нет, Пласидо. Это было для тебя хорошим уроком, и одна ошибка еще ничего не значит. Мы верим в тебя и хотим, чтобы ты продолжал выступать». Остальные руководители согласились с ней, и это была самая большая поддержка, которую я когда-либо получал. Все они продемонстрировали веру в меня как раз в тот момент, когда я совершенно пал духом.