Третья смерть за время моей службы на заставах. Первая, угнетающая, тяжелая, — это кончина Владимира Ильича Ленина, вождя, учителя и друга, которого и мы, рядовые члены партии, просто Ильичем называли. Тяжелая была утрата, но в этой смерти было не только горе. Призыв в ней был, сильный и обязывающий. За Лениным — Михаил Васильевич Фрунзе, и вот сейчас, спустя полгода, — Феликс Эдмундович. Много смертей, и какими молодыми они уходили от нас: Ильичу пятьдесят четыре, Фрунзе сорок, Феликсу Эдмундовичу сорок девять.
Провели на заставе траурный митинг. О Феликсе Эдмундовиче знали много.
Верный ученик и соратник Ленина.
Организатор, умный и расчетливый руководитель ВЧК и пограничных войск, рыцарь революции, «без страха и упрека».
Организатор борьбы за восстановление транспорта и промышленного производства в стране.
Человек, осмелившийся взять на себя такую задачу, как устройство и школьное обучение более пяти миллионов беспризорников, подготовку из них строителей нового общества.
Непримиримый враг любого вида распущенности, разгильдяйства и обмана. Некоторые его требования и в наши дни звучат современно: сокращение отчетности, штатов, прекращение требований дотаций, субсидий и высоких цен на свою продукцию.
Да, знали много о Дзержинском, но попробуй расскажи, если ты так расстроен этой тяжелой вестью! Я, помню, выступил плохо, и другие едва ли лучше. И что тут скажешь? Больно…
После восьми суток в удобном полупустом купейном вагоне, после паромной переправы через Шилку и трехсоткилометрового колесного пути по старинному «каторжному тракту» показалось место моего назначения — Нерчинский завод. Завод по названию, а в натуре две сотни деревянных домов, два каменных, два магазина и больница у подножия высокой, отлогой и голой сопки с крестом на макушке. После еще два десятка километров до реки Аргунь, за которой огромный и таинственный Китай.
О Китае слушатели Высшей пограничной школы, серьезного учебного заведения в ту далекую пору, знали немало. По учебникам изучали, на занятиях, и особенно много узнали из выступления Полномочного представителя ОГПУ по Сибири И. П. Павлуновского.
— Китай — в тяжелом процессе национального и государственного становления, и в обозреваемый период от него можно ожидать чего угодно, кроме дружбы… Ближе всего территориально к нам, — говорил Павлуновский, — владения Чжан Цзо-лина, владыки огромных «трех восточных организаций» с центром в Харбине. Это японский ставленник со своими войсками, администрацией, финансами. И свирепым антисоветизмом. Дальше, в глубь Китая, столь же свирепый феодал У Бейфу, ведущий бои с подразделениями молодой Китайской национальной армии Фен Юй-сяня, создаваемой либеральным буржуазно-демократическим лидером национального Китая Сун Ят-сеном… Фен Юй-сянь ищет контактов с нами. У него наши военные советники, он оказал помощь нашим чекистам в обезвреживании и доставке в СССР одной из самых мрачных и подлых фигур белого движения в Сибири атамана Б. В. Анненкова.
Внутренняя борьба, большие или малые сражения, — продолжал Павлуновский, — это в конечном счете дело самих китайцев, но вы, пограничники, учитывайте наличие в Китае сотен тысяч беженцев из России, довольно сильную буржуазную прослойку из администрации Восточно-Китайской железной дороги, а также остатки разгромленных, но не уничтоженных войск Семенова, Унгерна, Калмыкова, братьев Меркуловых. Многие тысячи из них служат в войсках китайских милитаристов, тысячи утаились вблизи наших границ, совершают набеги на нашу территорию, убивают и грабят…
Все это на берегу Аргуни вспоминалось в ожидании местного казака, владельца бата, быстрой и коварной лодки-стрелы, выдолбленной из бревна, за сходную цену обещавшего «одним махом» доставить меня до места, что в полутораста километрах ниже по течению. Многое вспоминалось. Позади столько дорогого, впереди неизвестность — что ждет в этом неведомом крае?
Лодочник задержался, явился уже под вечер и ошарашил сообщением:
— Однако поздно, паря. Я так думаю — отдохнем тут малость, а ранним утром поедем, еще до первого чая, и одним махом до конца. Или ты как, паря?
— Ну что ж, вам виднее.
— Ночевать где? В хату пойдешь или как?
— А как еще можно?
— Можно в хате, но бывают которые в бату ночуют или в бане на берегу. Тараканы их пугают. А ты как — ничего?
— Лучше без тараканов.
— Не уважаешь, значит. А тараканы — животные безвредные. Пайка не требуют и на людей не бросаются, в людские дела не вмешиваются…
— Они у всех, что ли?
— У всех. Так уж заведено.
— И помногу?
— Не пересчитывал. Но раз на недохватку казаки не жалуются, значит, не ситец или кирпичный чай — в достатке.
Да, как я впоследствии убедился, это была правда, и эта правда поражала. Дома добротные, чистота всюду, блестящие свежекрашеные полы и — обилие тараканов!
Ночь провел в бане на берегу какой-то маленькой, впадающей в Аргунь речки. Выехал рано, в темноте, до первого чая.
Лодочник, по тем моим понятиям, уже в годах был, лет под пятьдесят, замотавшийся и словоохотливый. Но не скажу, чтобы пустомеля, а напротив — с шуточкой серьезные мысли высказывал, значимости которых я в то время еще и не понимал.
