Мои часы идут иначе - [55]

— Сижу я на районном собрании крестьян. Тут входит почтальон и ставит передо мной посылку. Отправитель: Ольга Чехова… Я радуюсь как дурак. «Это деталь для моего электробойлера», — важно объясняю я крестьянам. Они радуются вместе со мной, поздравляют… «Да, — ликую я, — это Олинка, милая девица, она не забывает меня…» Вскрываю пакет перочинным ножом, разворачиваю — бумага, бумага и опять бумага. Мои крестьяне в восхищении от заботливости и обязательности Ольги. Я тем временем уже весь зарылся в бумаге, побагровел от напряжения, принюхиваюсь, думаю, должно быть, все-таки обманываюсь, принюхиваюсь еще раз — нет, точно пахнет копченым, и вот — в руках у меня кость с автографами!..

Крестьяне гогочут, свистят и улюлюкают от злорадства! И что самое неприятное — я же еще должен уплатить 25 марок за доставку! Это при моей-то скупости! Чертова баба, Ольгица, я еще обмозгую, на чем мне отыграться, я еще тоже зашибу за свой автограф продуктами или деньгами…

Не все фильмы рождаются в Праге.

Я снова играю в театре в Берлине. Дорога туда-обратно теперь выглядит так. У меня все еще «фиат-дополино». Мой маленький автомобиль расходует лишь пять литров на сто километров, однако расстояние между Кладовом и моим театром туда и обратно сорок километров. На весь месяц я получаю карточки на пятнадцать литров бензина. А дополнительно купить на черном рынке бензин совершенно невозможно; это собственность вермахта.

Таким образом, «фиат» почти отпадает.

«Эрзац» предлагает Карл Раддатц. В его машине установлена своего рода печка, которую «кормят» дровами, сухими дровами, а они тоже на дороге не валяются.

Раддатц, когда может, подвозит меня.

Мы договариваемся встречаться за несколько часов до начала спектакля, потому что ни он, ни я не знаем, как поведет себя его повозка.

Поедет она или нет — это еще вопрос.

Мы заправляемся дровами, почти совсем сухими дровами. Шуруем кочергой и раздуваем огонь, раздуваем по очереди и вместе — все в копоти и саже. И вот чудовище начинает рычать.

Мы торжествуем и трогаемся.

Но после спектакля уже не торжествуем. Огненный «Илья-пророк» Раддатца бастует. Он встал окончательно.

На трамвае мы едем до электрички, на электричке до конечной станции, а оттуда дальше на автобусе. От автобусной остановки до нашего домика «прогуливаемся» еще пять километров. Километр проходим примерно за десять минут, итого еще около часа.

Мы валимся с ног от усталости.

На горизонте занимается утро. Мои не приспособленные к подобному марафону ноги болят, разговаривать нет сил. Я размышляю о том, как долго я еще буду в состоянии выдерживать это путешествие вечер за вечером и ночь за ночью.

— Они еще не привлекли тебя к трудовой повинности, а меня не призвали на службу, — неожиданно ворчит себе под нос Раддатц, словно догадавшись о моих мыслях, — пока мы еще можем играть в театре. — Он задумчиво смотрит на меня. А у многих уже не будет и такой возможности…

Я киваю. Ноги мои болят меньше.

Я играю в больших и маленьких городах, в центрах и захолустье, и вот однажды снова в Брюсселе.

Портье сообщает, что меня спрашивают два немецких офицера, их имена мне неизвестны. Я отказываюсь принять, хорошо зная, что в обществе «актрис из обслуживания войск» многим лейтенантам на ум тотчас приходит шлягер «Ночью не бывают одинокими»*.

Когда я собираюсь ехать на спектакль, меня догоняет в холле гостиницы моя русская костюмерша и передает очаровательную шляпную картонку, к которой прикреплена визитная карточка со следующими загадочными фразами:

«От вас зависит наша жизнь! Просят принять: обер-лейтенант Э. С. и лейтенант М. Б.».

В картонке лежит прелестно пахнущий букетик пармских фиалок.

Аллочка, так зовут мою костюмершу, на трех языках уговаривает меня непременно принять обоих молодых людей, и лучше всего прямо сейчас в моих апартаментах.

Я говорю категорическое «нет». Она ударяется в слезы. Мне хорошо известны эти вспышки моей «русской душечки» — за этим неизменно следует приступ истерики. Чтобы избежать скандала, я уступаю.

Вскоре после этого в моем номере появляются два запыленных, небритых, смертельно усталых молодых человека. Их воспаленные глаза смотрят с таким неподдельным восторгом, что я забываю свой затаенный гнев и предлагаю им по стаканчику шерри.

Между торопливыми глотками они буквально выстреливают свою историю. Их часть расквартирована в Париже. Как-то вечером в казино показывали один из моих фильмов. По окончании офицеры стали обсуждать сюжет и исполнителей, точнее говоря, не столько обсуждали, сколько немного мечтали, в том числе и обо мне. Поддавшись очарованию момента, оба моих трубадура заключают с товарищами пари: они вручат мне перед спектаклем в Брюсселе мои любимые цветы. А через 24 часа обязуются вернуться обратно.

Безумная затея! Естественно, никто не может разрешить во время войны вот так запросто съездить из Парижа в Брюссель, чтобы поднести актрисе цветы. Но конечно же, это не останавливает моих донжуанов. Они не думают и о военно-полевом суде, который грозит им, если попадутся. Они думают о своем пари — и обо мне…

В один из свободных от службы дней офицеры отправляются в путешествие. Практически они пробираются в Брюссель тайными дорогами и заявляются ко мне. Где меня можно найти, они прочитали во фронтовой газете. Там был анонсирован и репертуар.