Мои часы идут иначе - [22]

Так я грежу вне реальности и привыкаю ко многому — в том числе и к совместной постели с Мишей.

Однажды я точно устанавливаю, что беременна.

Мне еще нет восемнадцати. Домашнее окружение угнетает меня, брак с Мишей оказался фарсом. Как и до женитьбы, после спектаклей он снова приводит домой поклонниц из театра.

Я пытаюсь понять, какие последствия в подобных обстоятельствах может иметь рождение ребенка, и, несмотря ни на что, стараюсь радоваться. Мне это не удается. Остается лишь неопределенность и мучительное беспокойство. Ибо помимо личных проблем в нашу жизнь входят события, перевернувшие всю страну: начинается война.

Первая мировая война, о которой поначалу никто и не предполагал, что она выльется в мировую, становится ощутимой и в Москве. Конечно, не так, как в столицах маленьких государств. Россия — огромная империя, и линия фронта находится далеко. И тем не менее теперь каждый день циркулируют противоречивые сообщения и слухи. В воздухе витает такое напряжение, какого мы не знали прежде, и оно заражает любого, не важно, ангажирован он политически или нет.

Я не такая. Я ничего не знаю о патриотизме, партиях или социальных проблемах; я и не желаю об этом ничего знать, я хочу стать актрисой.

Но это всеобщее напряжение усиливает мое внутреннее беспокойство и неуверенность. Я сомневаюсь в своем будущем. Я пытаюсь прервать беременность: принимаю горячие ванны, пью какие-то невероятные чаи, экспериментирую с какими-то сомнительными травами и прыгаю на пол со столов и стульев. Тщетно. Позднее я буду счастлива, что у меня есть ребенок. Но во время беременности нет и намека на подобное счастье.

Тогда я говорю Мише, что жду ребенка.

Он только бросает на меня взгляд, пожимает плечами и уходит из дому.

Я словно в столбняке, бесцельно брожу по улицам, не замечая, что одета слишком легко, и сильно застужаю почки. Мне приходится неделями проводить в постели и пить много жидкости. Я распухаю; можно подумать, что у меня будет двойня. Когда я снова могу встать, часто ухожу гулять, чтобы оказаться подальше от «дома».

Далеко за полдень. Я возвращаюсь с очередной прогулки. Моя комната занята. Мать Миши и няня заняты починкой и штопкой; они разложились со своими вещами, словно собираются оставаться здесь и дальше.

Я прошу их перейти в свою комнату; они обмениваются взглядами, словно две заговорщицы из романа ужасов. Няня глупо ухмыляется; Мишина мать не говорит ни слова и продолжает шить. Мне тяжело стоять с моим отекшим телом. Я ищу стул. На стульях в моей комнате сидят Мишина мама и няня. Я направляюсь к двери соседней комнаты, в которой обычно обитают эти женщины.

Дверь заперта. Я слышу за ней женское хихиканье.

Через несколько минут Миша выходит с девушкой, «не замечает» меня, мимоходом кивает матери и няне и с улыбкой говорит:

— Теперь можете возвращаться…

За три недели до предполагаемых родов я еду с мужем и его матерью на так называемую дачу под Москвой. Дача — маленький, совсем примитивный домик, что снимают лишь на короткий срок.

Поблизости от дачи есть теннисный корт. Миша хорошо играет в теннис. Я сопровождаю его на корт.

Когда мы подходим, как раз заканчивает играть одна юная девушка с подругой. Миша предлагает этой девушке сыграть еще партию и обворожительно улыбается:

— Возможно, мне удастся исправить ваш удар слева…

Они играют и флиртуют. Они так бесстыдно флиртуют и после игры, что у меня сдают нервы: я кричу на Мишу, слезы льются из моих глаз.

Миша раздражен, или, точнее, ему неловко от моей сцены.

Я с яростью смотрю на него. Я еще не знаю, что бессмысленно пытаться удержать мужчину слезами.

Миша просто оставляет меня одну.

Позднее, прямо сразу после нашего развода, он женится на этой девушке…

Я ухожу с теннисного корта так быстро, насколько позволяет мое состояние, и не замечаю, куда бегу. Хочется просто пособирать ягоды в лесу — ни о чем не думая и не анализируя. Лес в этих местах большой и нехоженый. Мне он совсем незнаком.

Время бежит. Внезапно темнеет. Я в отчаянии ищу дорогу. Но ничего не нахожу. Вокруг меня одни тени. Спускается ночь.

Страх охватывает меня — и боязнь медведей.

Я хочу забраться на дерево и переждать там до утра. Но мне теперь не вскарабкаться ни на одно дерево — слишком я тяжелая и бесформенная.

Тогда забираюсь в кусты. Мне холодно. Но усталость побеждает. Я засыпаю.

На рассвете слышу хруст сучьев и звуки, знакомые мне с детства: это ворчание медведя.

Удивительно, но я не очень пугаюсь, может быть, потому, что еще окончательно не проснулась. То ли кошмарное видение потрясло меня в полусне, то ли мной руководит провидение: я предчувствую близкую опасность и тем не менее остаюсь совершенно спокойной, следую за белым пятном, которое высвечивает перетекающие одну в другую картины сна. Световое пятно удаляется. Я бегу за ним, как в трансе, метр или километр — трудно определить.

При этом совершенно отчетливо ощущаю на затылке горячее дыхание медведя.

Вдруг я сильно ударяюсь головой и сразу же прихожу в себя. Я выбежала по лесной просеке к телеге с дровами.

Выстрелы разрывают тишину.

Бледный крестьянин на телеге опускает ружье и ошеломленно смотрит на меня. Его выстрелы отпугнули медведя.