Мохнатый шмель - [5]

– Между прочим, в этом здании работает мой любовник, – кокетливо сообщила Алёнушка, бывшая барышней чрезвычайно легкомысленной.

Столь же легкомысленная Шурочка одобрительно хихикнула, а Мурочка, нерушимо хранившая супружескую верность исключительно потому, что предмет её тайной любви проживал во Владивостоке и всячески Мурочкой манкировал, вздохнула не без зависти.

– И кто он? – спросила любопытная Шурочка.

Алёнушка так повела бровью, что подруги мигом догадались: речь в данной ситуации может идти только о самом Чибисове, красивом и вполне ещё молодом директоре этого института.

– Ну, Алёнушка, экого бобра ты убила! – восхищённо воскликнула Шурочка.

– Вернее, шмеля прихлопнула, – уточнила Мурочка.

Алёнушка и Шурочка мгновение молчали, а потом принялись хохотать. Дело в том, что Чибисов внешне весьма и весьма напоминал Никиту Михалкова в роли Сергея Сергеевича Паратова, «блестящего барина, из судохозяев, лет за тридцать», по характеристике драматурга Островского. Правда, костюмы у Чибисова были попроще, да и ростиком он не больно-то вышел, однако томные карие очи и общая вальяжность вполне совпадали. Поэтому сравнение Чибисова с «мохнатым шмелем» показалось подружкам необычайно точным и потрясающе забавным.

– Мохнатый шмель! – заливалась Алёнушка. – Ой, не могу!

– На душистый хмель! – покатывалась Мурочка. – Это ты, Алёнушка, душистый хмель! Ой, не могу!

– Душистый шмель на мохнатый хмель! – перефразировала острословица Шурочка, и девушки вообще начали тихо помирать от смеха.

Ах, как же исправилось у них настроение! Какой чепухой показались все неудачи и провалы истекающего дня! Ну не понравилась мужьям Змея Горыновна – да и ладно, зато они сами вдоволь нахохотались и нарадовались своёй изобретательности. Ну пришлось потом смывать тщательно наложенную боевую раскраску – ну и тоже ничего страшного, ведь участь всякого макияжа быть рано или поздно смытым. Ну испоганил Долгополов талу – да и пусть, зато каковы удались пельмени! На самом деле этот день был совершенно даже не плох. Единственное, чего не удалось подругам, это спеть любимую песню… Так почему не сделать это прямо сейчас?!

И три девицы-красавицы, душеньки-подруженьки, жёны ответственных мужей и матери почтенных семейств, редакторши Хабаровского книжного издательства слаженным хором затянули:

Мохнатый шмель – на душистый хмель…

Ну и так далее – про цыганскую дочь, и ночь, и родство бродяжьей души.

Допев первый куплет, они приостановились – набрать воздуха в легкие и завести второй, как вдруг суровый мужской голос грянул над ними, подобно грому с ясного неба:

– Ну что, гражданки?

Девицы замерли с открытыми ртами, повернулись на сей трубный звук – и узрели пару хмурых охранников правопорядка в серой форме и серых ушанках.

Да уж… такая «глухая пора листопада» царила в те времена, что даже в праздник – в Международный и, между прочим, женский день 8 Марта!!! – три дамочки не могли себе позволить появиться на улице в нетрезвом состоянии (а оно было-таки нетрезвым!) да ещё поющими, не рискуя нарваться на неприятности. И они могли оказаться очень весомыми!

Буйное воображение наших подружаек мигом нарисовало картину вселенского позорища. Вот их запихивают в невзрачный «газик», помигивающий синими опасными огоньками, вот везут в самый конец улицы Карла Маркса, где около городского кладбища находится вытрезвитель. Хотя нет, там вытрезвитель Центрального района, а их же «повязали» в Кировском. Значит, поволокут куда-нибудь на Спиртзавод (что весьма символично!) или вообще на Базу КАФ. Вот их ведут в «помывочную» под ледяной душ вместе с самыми незамысловатыми опойками, синявками и бичихами, а потом укладывают на койки – проспаться. Короче, классическая пьеса Шукшина «А поутру они проснулись»… Конечно, Долгополов как собкор центральной прессы выручил бы жену и её подруг на счёт «раз», но ведь ему ещё надо о случившемся сообщить! А разве дадут им позвонить?[1] Ничего подобного. Но обязательно сообщат на работу: туда придут квитанции об оплате услуг медвытрезвителя – и что тогда бу-удет… С издательством придется проститься, это факт. Интересно, дадут хоть заявление по собственному написать или уволят по статье?

Да уж, зловредный главред подберёт им самую, конечно, «расстрельную статью»!

Девушки замерли, прижавшись друг к дружке, в ужасе переводя глаза то на блюстителей порядка, то на гостеприимно приоткрытую дверцу «газика», как вдруг раздался новый голос – на сей раз женский и необычайно жизнерадостный:

– Привет, Николаша! Ты чего к девушкам на улице пристаешь?

И с этими словами в круг света, выхваченный из темноты фарами милицейского «газика», вступила… Наденька Григорьева.

– Привет, соседка! – радостно воскликнул один из милиционеров, мигом меняя казённое и где-то даже карающее выражение своёй физиономии на самое что ни на есть добросердечное. – С праздничком тебя!

– И тебя также! – захохотала Наденька, лобызаясь с ним троекратно и дружески кивая напарнику. – А подружкам моим чего праздник портишь?

– Да кто портит, кто портит? – заохал и заахал Николаша. – Мы едем, видим… то есть слышим: гражданки поют, ну и остановились, чтобы послушать. Это ж моя любимая песня!