Могу! - [5]

— Не должна!

— И ничего не должно мешать?

— Э, нет! — запротестовал Табурин. — Нечто властное имеет право мешать!

— Что именно?

— Нутро! Чувство нравственного долга, вот что! Слушайтесь его, а не прописных истин! Позволяет это чувство быть второй любви? Пусть другая любовь будет! Не позволяет оно? Боритесь с другой любовью! Но будьте при этом честны перед собой и в себе! Не лукавьте, не лицемерьте, не обманывайте себя и не убаюкивайте себя софизмами! Вот оно что!

Юлию Сергеевну охватило странное ощущение. Она как будто соглашалась с Табуриным или, в крайнем случае, не находила в себе возражений, но в то же время она ни за что не хотела согласиться с ним и чувствовала внутри себя протест. Его слова не возмущали ее, но они в ней что-то нарушали и, может быть, даже разрушали. И поэтому она пыталась отталкивать их.

— Мне кажется, что вы что-то путаете, милый Борис Михайлович! — сказала она и улыбнулась, смягчая улыбкой свое возражение.

— Я ничего не путаю! — заерепенился Табурин. — Да вот! — даже обрадовался он пришедшей мысли. — Вот представьте себе молодую мать… Тут уж и говорить нечего, все мы знаем и понимаем: мать! И у нее сынишка есть, Петенька… Полугодовалый пискун или что-нибудь в этом роде… Любит, она его? Ого! Да еще как! До экстаза в своей любви доходит, до самозабвенья, до упоенья! Как начнет его ласкать, миловать, тискать и к себе прижимать, так этого никакими словами не скажешь! «Так бы я тебя и съела!» Представляете вы себе это? Представляете?

— Ну, и что же? К чему это вы?

— А вот к чему! — загремел Табурин и вскочил с места. — Прошло лет 10–12, и стал ее Петенька Петькой… Пальцы в чернилах, штаны на коленях вечно порваны и… и грубить матери уже начал. Так что же мать? Разлюбила она, что ли? Даже ни на волос, даже ни на полволоса не разлюбила, но прежнего ее чувства в ней уже не стало, да-с! Не стало, и на его место другое пришло. Голодной сидеть, чтобы сына накормить, она, конечно, будет, и в огонь она, конечно, бросится, чтобы сына оттуда вынести, а вот целовать, тискать и в экстаз приходить она уже не сможет. Почему? Да потому, что любовь у нее совсем иная сделалась, другой любовью начала она сына любить. Понимаете вы это? Не «разлюбила», а «другой любовью стала любить»!

— Я это понимаю! — сдержанно согласилась Юлия Сергеевна. — Но…

— Погодите, погодите! — Засуетился и заторопился Табурин. — Я еще не кончил! И вы теперь представьте себе, что у этой женщины опять сынок родился: Мишенька. Ну, конечно, началось все прежнее: и целованье, и милованье, и тисканье, и «съесть тебя хочу»! А? что скажете?

— Ничего не скажу! — улыбнулась Юлия Сергеевна. — А вы что скажете?

— Я? Я итог подведу! Можно?

— Можно… Подводите!

— Если женщина, — начал убедительно скандировать Табурин, — своего старшего Петеньку полюбила уже другой любовью, а младшего Мишеньку стала любить так, как лет за 10 до того она любила Петеньку, так она Петеньке не изменяет… Так? Но почему же, — торжествующе выпрямился он, — если у этой же женщины ее любовь к мужу ничуть не прошла, но стала иной, чем была 10 лет назад, и если она полюбила другого человека как раз той любовью, какой она когда-то любила мужа, то почему же она мужу изменяет? Почему это? Почему? Молчите? Ага! Так вы лучше не ерепеньтесь, а вдумайтесь в то, что я говорю, вот оно что! И тогда вы увидите, что мои слова — истина. Непозволительная, но — истина!

И при этом он посмотрел на Юлию Сергеевну. Он посмотрел на нее только оттого, что всегда смотрел в глаза тому, с кем разговаривал, но Юлии Сергеевне показалось, будто он сейчас смотрел не просто, а с каким-то значением и с каким-то особым выражением: что-то подсказывая ей и на чем-то настаивая. Она отвела от него глаза, но вышло так, что сейчас же, тут же, опять встретилась с глазами Виктора. Он тоже смотрел на нее, и взгляд его был странный: словно он ждет чего-то от нее, о чем-то спрашивает и о чем-то просит. Она очень смутилась, хотя и знала, что смущаться ей не от чего, и, чтобы скрыть это смущение, откинулась на спинку плетеного кресла и стала обмахиваться каким-то журналом, который лежал на столе.

— Ужасно жарко сегодня! — кое-как нашлась она. — Надо бы выпить чего-нибудь холодного, но лень вставать… Сколько сегодня градусов, вы не знаете?..

— Вам пить хочется? — рванулся и вскочил с места Табурин. — Чего прикажете? Чаю со льдом? Кофе со льдом? Или какой-нибудь газированной воды?

Глава 3

Конечно, в этом случайном и незаконченном разговоре не было ничего, с чего могло бы начаться все то, что случилось потом. В словах Табурина не было ничего нового или оригинального, да к его словам не очень прислушивались, т. к. все знали, что он постоянно говорит не столь парадоксальное, сколь внезапное. «Это все табуринские ереси!» — шутя отзывались о его речах в доме Потоковых. К этим его «ересям» привыкли и обычно оставляли их без внимания. Но Юлия Сергеевна с недоумением замечала, что слова Табурина не всегда и не совсем проходили мимо нее, что они хоть частью, но остаются в ней и иной раз даже направляют ее. Все чаще и чаще становилось так, что она в разных случаях хотела узнать мнение Табурина, даже посоветоваться с ним. Но она почему-то никогда не спрашивала совета прямо, а поступала с непроизвольной хитростью: заводила окольный разговор и заставляла Табурина высказаться. Если же он неохотно отвечал на ее вопросы и вяло поддерживал разговор, она нарочно спорила и не соглашалась с ним. Этого Табурин не выдерживал, вскакивал с места, начинал бегать по комнатам и тогда уже высказывался до конца.