Могрость - [68]

Взгляд брата немного прояснился. Витя прокашлялся, спросил обеспокоенно:

– Откуда грязь? И волосы влажные. Ты себя видела? Видела? – Он схватил ее за плечи.

– А ты? – вдруг прошипела она. – Ты еще узнаешь себя в зеркале?

Витя отступил, вглядываясь ей в глаза и, быть может, представляя, каким уродливым отражалось ее лицо.

– Мне нужно в ванную.

Витя обхватил рукой голову, сокрушаясь:

– Сыч ведь обещал мне. Обещал. Ты что-то нашла?

– Я хочу тебе помочь! – Она заметалась растерянно. – Ты ведь не причастен, Вить? Не причастен к пропаже той девочки? Вы собачились постоянно. Мне бабушка говорила. Что Сыч тебе обещал?

Витя зло сверкнул глазами и отвернулся.

– Как ты мог пойти на сделку! – вспылила, рубя руками воздух. – Это же сгнить заживо.

– А ты бы не пошла?

– Сыч намеревался убить меня. Там, в лесу. Эта тварь уже тащила на дно.

Витя обул кеды, накинул ветровку.

– Куда ты собрался? – Она побежала следом, задерживая его во дворе. – Стой! Не ходи к нему. Вить, умоляю.

Аня вцепилась в его одежду, и Витя распсиховался, не зная, как ступить вольно шаг:

– Уйди! Мне на работу нужно. Я и так час угробил на поиски.

– Не делай глупости! – Аня схватила его за руки. – Поклянись, или я сейчас же пойду к Сычу.

– Аня! Да что с тобой?

– Обещай мне.

– Рехнулась. – Он изворачивался, превосходя в силе. – Всё. Успокойся. Бабушка идет.

Они притихли, когда калитка скрипуче открылась. Витя изобразил старушке улыбку, бросая сестре на ходу: «Вечером поговорим».

* * *

Вечер ревниво прятал улицу в темноте. Аня ютилась в углу дивана, кутаясь в плед с головой и поглядывала на сидящего рядом брата. Бабушка ушла к Никольским с пирожками за сплетнями. Комната подрагивала беззвучными кадрами фильма.

– Сыч выгнал меня с угрозами, – признался Витя. Растерянность на его лице сменялась апатией. – Ты думала, я не знал о маме? Знал. Сыч посвятил. Весной. Только о племени смолчал. Бредил, что мы священные привратники, изгои.

После длительных препирательств разверзлась пустота. Аня уже не чувствовала сил удивляться.

– Он психопат, Вить. Нужно заявить в полицию.

– Таня сунулась к участковому с расспросами о Вике. Ты в курсе? Намеревалась идти с заявлением.

Аня кивнула.

– Перстень на лапе монстра – Тани. Янтарный перстень, представь? – Она сложила лодочкой руки. – Чем могрость связана со слугами? Цепь… Мне Байчурина обмолвился о цепи. Тебе не рассказывали?

– Сыч никому не доверяет. Я даже не знаю, насколько Ярмак в курсе дел.

– А Надя? Лора?

– Лора с фингалом второй день ходит. Говорит, пакет с полки упал. Бред. Когда мне Ярмак врезал, я тоже плел про банку с полки. Но я его задел тогда. – Витя глупо усмехнулся, а потом набычился. – Он на Вику напал в кафе, хотя Сыч сам позвал: плел о работе. Лорка натравила, приревновала.

– Она покрывает их.

– Аня, здесь все напуганы.

– И все покрывают убийц!

– Я тоже.

Телевизор ослепил белой вспышкой искр. На экране замерцал космос.

– Люди гибнут, гибнут, – наседала Аня. – Дети…

– Не назвал бы Евлахову ребенком.

– А Вику?

Брат содрогнулся от вопроса, как от ножа в спину.

– Я не причастен к исчезновению Евлаховой. Мне не жаль ее, но я ни при чём. Что ты смотришь? Ни при чём.

– Тише! Прости. Голова дымится от новостей.

Аня присмирела, боясь разрушить хрупкое единение.

– Поверь, обиды угаснут со временем, – предсказывала она вслух. – Останешься только ты и твое бездействие.

– И ладно. Мне есть, что терять.

– Себя. Ты себя потеряешь. И разом всех нас. Не станет того человека, который пожертвовал. Останется ненависть. И могрость. Оглянись. – Она повернула в полумраке голову. – Что стало с Викой? С Гришей? С нами? – Экран высветлил лицо брата синевой. Аня с надеждой ухватилась за обращенный к ней взгляд. – Могрость сожрет память, и отберет у тебя мать.

– Хватит! – Витя отбился рукой от слов. – Завтра уедешь. Мы договорились. – Он раскачивался в такт собственным выводам. – Я с Сычом улажу, он одумается. Мы ведь «привратники», – и скривился стыдливо.

– Они убили ее? Алену?

– Не вмешивайся, не лезь в клетку к оборотням.

– Говоришь, как Байчурин. – Аня нахмурилась.

– А он что? Тоже испугался. Обнимал пса, едва не плакал. Деньги совал, благодарил.

– Но ты ведь спас Грома.

– Врачи спасли. В школе ребята деньгами скинулись.

– Не прибедняйся. – Аня посмотрела на экран телевизора. Анимация переливалась самоцветами, грозный паровоз вращал золотые колеса среди облаков. – Жаль не удалось спасти Тая.

Она приготовилась, что брат вновь пуститься обвинять ее в малодушии и безразличии, но Витя только бессильно выдохнул:

– Жаль.

– Сходим завтра к нему на могилу? Утром, до автобуса? Мы успеем. Идет?

Аня придвинулась, положила голову Вите на плечо, будто они еще дети. Вот Дина сейчас пригрозит манной кашей, а они заупрямятся сонно: «Сказку!» Витя уступил, сжал ее протянутую ладонь в пальцах. Они смотрели теперь мимо телевизора, в черноту окна.

– Ты должен был позвонить. Мы бы воевали за него вместе.

Часы на стене постукивали метрономом.

– Он так жутко скулил, когда ты плакала. А ты бы плакала, знаю. И Бродяга бы не держался бойцом. Он был бойцом, помнишь?

Аня горько усмехнулась ему в ответ; тело обмерло, вдруг оказалось в стерильной комнате, у операционного стола. Она сжимала руку брата и словно смотрела его взглядом на мертвый итог борьбы. Стены зала проступали мутными призраками, как лица погибших, исчезнувших без вести людей, – проступали тускло, угасали в пелене слез бессилия.