Могло быть и хуже - [18]

Почему Ницше умер не от сифилиса

«Он сидел в углу дивана и осматривал свои руки, как будто удивлялся, что они еще ему принадлежат. Очень редко он оставался внимательным, слушая другого… Достойна удивления выдержка престарелой фрау пастор; сознание бесполезности своих усилий ничуть не умерило ее пыла».

Письмо композитора и писателя Генриха Кезелитца, написанное 26 февраля 1892 года, разрушило последние иллюзии. Жизнь Ницше катилась под откос. Философ «Сверхчеловека», порвавший с моралью, состраданием и здравым смыслом и услышавший вместо них «голос жизни», был теперь всего лишь неизлечимо больным, нуждающимся в постоянном уходе человеком, который без чужого сострадания был бы обречен на смерть.

Мать Ницше приняла его к себе. Тогда как немало людей из ее окружения полагало, что сам Господь наказал Фридриха тупоумием и помешательством за антихристианские измышления, она видела в нем «любимого пациента, который не внушает ни малейшего страха, которого всегда хочется ласкать, что часто и случается и, как кажется, приносит ему радость». Однако Франциска Ницше не успела многого для него сделать. Она умерла 20 апреля 1897 года, и с этого момента его жизнь стала настоящим кошмаром, поскольку о нем начала заботиться его сестра Элизабет. Она превратила своего беззащитного и знаменитого брата в своеобразную куклу для общественности: на него надевали белую простыню, его апатия истолковывалась как состояние мистического парения — и вот уже готов был портрет гуру из лучшего мира. Но этого мало: как убежденная антисемитка, Элизабет позаботилась о том, чтобы «сверхчеловеческая» философия ее брата превратилась в основание идеологии фашизма. Затемненное сознание Фридриха не могло с этим ничего поделать.

За всю свою взрослую жизнь Ницше никогда не был вполне здоров. Он говорил о «сильном ревматизме, который начинался в руках, переползал в шею, а оттуда распространялся на спину и зубы» и о «колющей головной боли». Его часто рвало, да и состояние глаз вызывало у него опасения: «Скоро я либо умру, либо ослепну». Врачи предполагали мигрень, но не могли ему ничем помочь. Боли были так сильны, что в 1879 году в возрасте тридцати пяти лет Ницше вынужден был оставить свою профессорскую деятельность на филологическом факультете в Базеле. Примирившись с судьбой, он изрек: «Надо быть рожденным для своего врача, иначе погибаешь от него». Писательские его творения в это время тоже менялись. Формулировать длинные тексты он уже не мог из-за постоянных головных болей и ухудшения зрения, и поэтому перешел в область афоризмов: они стали его «фирменной продукцией». Студенты были благодарны ему за то, что в отличие от Канта, Маркса или Гегеля он не мучил их многословными сочинениями. Досрочная пенсия ненадолго улучшила состояние философа. Восемью годами позже его друзья поразились ужасу положения, в котором он находился: «Исчезла былая гордая осанка, пружинящая походка, струящаяся речь, — говорил Пауль Дейссен, знавший философа со школьных лет. — Казалось, он с трудом волочится, чуть наклонившись на сторону, а речь его часто становилась тяжелой и прерывистой».

С января 1889 года Ницше жил в своем любимом городе Турине. Там он пережил последний кризис, после которого так и не восстановился. Душевное расстройство проявлялось в заявлениях, будто он хотел бы посадить Папу Римского в тюрьму или расстрелять Бисмарка и кайзера Вильгельма. Кроме того, он танцевал обнаженным в своем номере и приказал слугам снять со стен все картины, чтобы комната больше походила на храм. По ночам он неистово играл на фортепиано, а днем в долгих монологах объяснял, почему он привержен «мертвому богу». Однажды его пришлось вызволять из рук полиции, потому что он устроил на улице всеобщее столпотворение. Известная легенда, будто он из жалости повалился на шею отстеганному кучером ослу, скорее всего, недостоверна: Ницше никогда не был любителем животных. Говорить с ним было едва ли возможно. Его друг Франц Овербек отмечал: «Он, несравненный мастер выражения, оказался не в силах выразить свои восторги и радости иначе, чем тривиальнейшими словами или причудливыми плясками и прыжками».

Немецкий врач по имени Бауман еще в Турине поставил ему уничтожающий диагноз: слабоумие. Он видел Ницше один-единственный раз в течение нескольких минут. Его также удивил тот факт, что пациент постоянно хочет есть. «Кроме того, он не в состоянии как-либо позаботиться о себе; еще говорят, что этому знаменитому человеку все время нужна баба». Неумеренность в еде и сношениях, бахвальство и завышенная самооценка — основываясь на таких критериях, можно добрую половину рода человеческого записать в слабоумные. Но несмотря на то, что диагноз Баумана являлся скорее поверхностным суждением, чем экспертной оценкой, он бездумно повторялся потом многими специалистами.

Невролог и психиатр Вильгальм Ланге-Эйхбаум позже продвинулся еще на одну ступень вперед в том же направлении: «Ницше был как потухший кратер, и его можно расценивать как типичного сумасшедшего».

Именно Ланге-Эйхбаум объяснил душевное расстройство Ницше сифилисом, укрепив мнение, пользующееся популярностью и по сей день. Этот недуг, якобы все больше разрушая мозг мыслителя, довел его до безумия. Проблема состоит только в том, что сифилис передается исключительно половым путем, а Ницше был более чем застенчив и воздержан. Но и здесь Ланге-Эйхбаум приготовил объяснение: философ якобы подцепил болезнь еще в юности, посетив публичный дом. Доказательств этого Ланге-Эйхбаум предоставить не смог. Хотя, как критик морали, Ницше должен был симпатизировать проституции, а позже, в сумасшедшем доме, бредил о «двадцати четырех блудницах», кружившихся у него в кровати, сам он вряд ли пользовался любовными услугами. Когда он однажды молодым человеком зашел в один кельнский бордель, он тут же сел за фортепиано, чтобы развлечь сотрудниц и гостей сомнительного заведения своей игрой. Этим его визит и закончился. Имели ли место дальнейшие посещения, до сих пор неясно, а отношения Ницше с женщинами из его окружения не имели никакого сексуального подтекста. На основании всех этих фактов можно установить, что он умер девственником.