Могильщики талантов - [53]

К финалу он для отдохновения взялся перечитывать «Войну и мир» и не заметил, как оказался с карандашом за исчерканною тридцатой страницей.

— Но это же… — пробормотал он. — Это же херня!

В смятении он задвинул книгу на полку, с трудом отдавая себе отчёт, к чему относится мысль — к творчеству Толстого, Черкезишвили, либо к положению в целом.

Он стиснул зубы и сел за монитор, чтобы покончить с рукописью сегодня. Мобильник зазвонил, засветился и пополз прямо к руке по столу. «Алла», — было написано на экране.

«Это бесы или Мироздание защищается от проникновения «Много чести» в ноосферу? — испугался Астролягов. — Надо ли мне вообще этим заниматься? А что, если отредактированный роман в итоге поможет прогрессивному человечеству докопаться до природы вещей? Его ведь будут читать неполживые, думающие люди со светлыми лицами. Что, если надмирная сила этого не хочет и защитится, дойдя до крайней меры, как поступила с Плоткиным и его предшественником Васильчуком?»

Телефон продолжал трезвонить. Астролягов нашёл в себе мужество ответить на вызов Мироздания:

— Да, дорогая, привет!

— Привет, я к тебе собираюсь выехать.

Это было так заманчиво, что…

«Надо вычистить всю лажу! Во имя нарушения Мирового Гомеостаза», — подумал Алексей и промямлил в трубку:

— Давай отложим? Я сегодня с Черкезишвили сношаюсь.

— То с Иваном Строевым, то с авторами, то с Черкезишвили, — у Аллы была профессионально крепкая память, но не слишком цепкая. — Ты совсем грохнулся башкой, вот что я тебе скажу.

Она разорвала связь.

— Слабо для Мироздания, — заценил Астролягов и вернулся к тексту.

Он решительно правил, представляя, как крутится в гробу Лев Толстой.

26. ЗАПЕЧАТЛЁННЫЕ ЛИЦА

Распечатку четырнадцатым кеглем Times New Roman CYR секретарша Лена завернула в зелёную упаковку от принтерной бумаги «SvetoCopy». Астролягов сунул рукопись в полиэтиленовый пакет, убрал в сумку, но всю дорогу до улицы Рубинштейна боялся, что намокнет. Зарядили осенние дожди, бесконечные и холодные. Листва почти облетела, а та, что ещё цеплялась за ветки, желтела настолько уныло, что хотелось повеситься.

Владимир Ефимович Сахаров, наоборот, излучал бодрость и величественную уверенность. Гипс сняли, и теперь старый литредактор ходил с тростью, сильно хромая.

— Сыро на улице? — осведомился он, запуская в прихожую гостя.

— Не то слово.

Астролягов покрутил сложенным зонтом, стряхивая капли на коврик и стараясь не брызгать.

— Это хорошо. У меня как раз наготове рюмка чая. Вешайтесь, не стесняйтесь, — пригласил Сахаров, заметив, что издательский клерк намерился всучить текст на правку и смыться. — Друзья из Армении прислали недурного домашнего бренди.

Астролягов так и не узнал, трудно ли было отказаться от столь заманчивого предложения, потому что, не раздумывая, согласился.

Устроились на сей раз не в столовой, а в комнате с купеческим буфетом. Сахаров достал графин и хрустальные вместительные рюмки годов 50-х. Опираясь о стол, налил, по виду, не слишком крепкого чая.

— За рукописи! — не придумал ничего лучше Астролягов.

Самодельный коньяк оказался резковат, но душист. От него пошла приятная тёплая волна. Алексей давно такого не чувствовал. Мир сразу сделался приветливее. Комната словно улыбнулась ему. Он обнаружил, что здесь очень уютно, что она обустроена специально для посиделок с друзьями. В комнате стояли книжные шкафы с застеклёнными дверцами, через которые были видны самые разные альбомы.

— Я вам новый роман Черкезишвили принёс, — чтобы развлечь хозяина, Алексей принялся разворачивать обёртку. — Тут хотелось бы отметить необходимость особенно плотной правки.

— Как всегда, — кивнул Сахаров.

— Да? Я его сам дома причёсывал две недели кряду. Сильно удивлён, что потребовалось так сильно перелицовывать. Прежние его книги были куда глаже. Странно. Я подумал и причесал в стиле «Друг мой Дантес».

Владимир Ефимович по-стариковски снисходительно улыбнулся.

— Удачная находка. У вас есть вкус. Роман про Дантеса — лебединая песня Васильчука, — он наполнил рюмки. — Давайте за безвременно ушедшего Колю. Сердечный был человек. «Дантеса» он, фактически, переписал. Мне только пунктуацию за ним пришлось выправить, да и то незначительно.

Оторопев, Астролягов жахнул рюмку бренди, как холодный чай.

— Но… Что? Черкезишвили всё время так пишет?

Владимир Ефимович отпил половину, посмаковал, бережно опустил донце на стол.

— Не видел исходный текст, который вам достался, но, полагаю, что да. Сам он уже вряд ли исправится. Мы делаем. Теперь и вы.

— И Веня Плоткин?

— Плоткин был к нему особенно придирчив. Зато на выходе получался добротный, крепкий текст. Васильчук был эстетом и копал глубоко, а Вениамин вцеплялся как нильский крокодил и тянул-тянул на себя, и уже не выпускал, сколько бы автор не ныл. Поэтому все романы Арманьяка, вышедшие под его редактурой, получились примерно одинаковыми.

Астролягов припомнил его последние книги и обнаружил, что это действительно так.

— Вы возродили добрую традицию Коленьки, — Сахаров пробежал глазами первую страницу текста. — Я доработаю. Книгу ждёт большой успех.

— Как он вообще стал… гм, известным?

— Много переводил, а мы всегда плотно редактировали. Когда он взялся писать детективы, мы продолжили по привычке, а книги взяли и выстрелили. Случайность? Да, как часто бывает в книжной отрасли. Но, в конечном итоге, всё решают знакомства.