Могила Ленина. Последние дни советской империи - [210]

Странно, что через два дня, 16 августа, Яковлев передал для публикации в агентство “Интерфакс” свое заявление о выходе из рядов КПСС, и там говорилось: “Партийное руководство, вопреки своим же декларациям, освобождается от демократического крыла в партии, ведет подготовку к социальному реваншу, к партийному и государственному перевороту”. А несколько месяцев спустя, когда я снова брал интервью у Яковлева, он подтвердил, что ничего не знал о готовящемся перевороте. “Думаю, просто сработала логика. И чувство такое было. Они же должны были побороться за власть. А как иначе, у них же не было будущего”.

Как рассказывал мне потом Шеварднадзе, 17 августа Яковлев и еще 21 член Движения за демократические реформы встретились на закрытом заседании и единодушно пришли к выводу, что в стране вот-вот случится правоконсервативный переворот. “Признаков этого было больше чем достаточно, — сказал Шеварднадзе. — И я осужаю президента, потому что он мог бы прийти к тем же выводам и предотвратить путч”.

Правительство США тоже было обеспокоено. Сообщения разведки после берлинской встречи Бейкера с Бессмертных становились все тревожнее. Впрочем, позднее выяснилось, что Крючков начал вынашивать планы переворота и устраивать совещания по этому поводу еще в ноябре 1990-го.

17-го мы с Эстер отправились на пикник за город с несколькими друзьями и выводком детей. Дети плескались в речке и вымазывались едой. Мы смотрели на загорающих русских и удивлялись тому, как быстро краснеет их белоснежная кожа: будто воспламеняется лист бумаги.

В какой-то момент мы с Машей и Сережей отправились прогуляться по берегу, потом прошли в лесок и двинулись мимо ветхих дач, возле которых немолодые мужчины в грязных футболках чинили машины, но тем уже ничто не могло помочь. Вокруг гонялись за собаками дети, поднимая тучи пыли.

За несколько недель до этого мы так же втроем ходили на собрание “Московской трибуны”, где выступал известный журналист и активист Андрей Нуйкин. Он сказал, что переворот “не только возможен, но неизбежен”. Нуйкин повторял это уже несколько лет. Мы уходили с ощущением, что журналист немного помешался на этой теме. Как какой-нибудь американец, который никак не может перестать говорить об убийстве Кеннеди.

Гуляя, я спросил Машу и Сережу, что они теерь думают о происходящем. Они сказали мне о своем главном решении: не уезжать, что бы ни случилось.

— У нас простая тактика: успеть прыгнуть на последний пароход, — сказала Маша. — Но это если все действительно будет очень плохо, если на улицах появятся танки, люди начнут голодать. Если случится худшее, мы уедем ради детей. Но не раньше.

— Кроме того, путчисты не удержатся, — добавил Сережа. — Я буду просто потрясен, если у них хватит идиотизма устроить путч, но еще больше буду потрясен, если они сколько-то продержатся.

Тем же вечером на окраине Москвы на принадлежавшей КГБ территории, известной как “АБЦ”, Крючков собрал заговорщиков. Это была еще одна база отдыха КГБ с бассейном, баней, кинотеатром и массажистками. Здесь Крючков мог не волноваться о конфиденциальности: территория была огорожена высоким забором и надежно охранялась. Впрочем, Горбачев и его более либеральные соратники — Анатолий Черняев и Георгий Шахназаров — отдыхали в Крыму. А Шеварднадзе и Яковлева уже давно никто не слушал.

Собрание проходило на открытом воздухе. За накрытым столом сидели: министр обороны Язов, премьер-министр Павлов, член политбюро Олег Шенин, секретарь по оборонным вопросом Олег Бакланов, руководитель Аппарата президента Валерий Болдин. На столе стояли закуски. Пили русскую водку и импортный виски.

“Положение катастрофическое, — говорил Павлов. — Стране угрожает голод. Царит хаос. Никто не выполняет директив. Посевная не проводится. Машины стоят, потому что нет запчастей, нет топлива. Одна надежда — объявить чрезвычайное положение”.

Крючков и прочие с этим согласились. “Я регулярно докладываю Горбачеву о тяжелом положении, — сказал Крючков. — Но он реагирует неадекватно. Прерывает меня, переводит разговор на другую тему. Не хочет верить информации”.

Это была не первая встреча реакционеров, и сетования тоже были привычными. Но теперь ситуация изменилась, и нужно было действовать быстро. Горбачев собирался 20 августа вернуться в Москву и подписать новый Союзный договор с Ельциным и другими руководителями республик. Заговорщики под руководством Крючкова решили, что ждать больше нельзя. Надо оповестить других союзников — вице-президента Геннадия Янаева, министра внутренних дел Бориса Пуго, председателя Верховного Совета Анатолия Лукьянова. Через несколько месяцев Лукьянов в интервью The Washington Postповторял, что Горбачев твердо встал на “антисоциалистические позиции” и чрезвычайное положение было необходимо для “сохранения существующего порядка”. Но, признавал он, шанс на успех был “безнадежно упущен”. Ельцин и другие главы республик были уже слишком сильны, слишком популярны.

Однако заговорщики не отступили. Они решили направить в Крым делегацию с ультиматумом к Горбачеву. Он должен был либо поддержать введение чрезвычайного положения, либо уйти в оставку. Кто-то предложил, чтобы к Горбачеву полетел Болдин, глава его аппарата, его соратник на протяжении более чем десяти лет.