Мое взрослое детство - [46]

Называлась она «Два Максима». Припев этой песни я пела с утра до вечера: «Так, так, так,— говорит пулеметчик, дак-дак-дак,— говорит пулемет». Первыми песни с фронта запели в Харькове участники маминого кружка самодеятельности в ремесленном училище № 11.

А кто прислал эти песни с самого фронта, с самой передовой? Мой папа!

В кружке у мамы была одна девушка с необыкновенным голосом — чистое и про­зрачное колоратурное сопрано. Она была удивительно музыкальной, а когда пела:

Ой, нэ свиты, мисяченьку,

Нэ свиты никому,

Тильки свиты мылэнькому,

Як идэ до дому, —

зал замирал от восторга. Вот она любила петь, любила зрительный зал, когда пела, была счастливой, становилась красивой... Сейчас ее знает вся страна. Это народная артистка СССР Евгения Мирошниченко. Сейчас она поет в Киевском оперном театре...

Но я тогда была влюблена не в нее, а в Лидию Острашкову. Лида была секретарем комсомольской организации училища и всегда помогала маме на репетициях, проведении концертов.

У Лиды был сиплый голос. Создавалось такое впечатление, будто она все время простужена. Лида рассказывала нам, как немцы зимой заставили всех жителей ее села рыть окопы... Началась бомбежка, паника, они с матерью потеряли друг друга. Лида бегала по полю и кричала: «Ма-ма!» Потом она нашла ее останки... «Наверное, тогда на морозе я и сорвала голос»

...В дверь стучит женщина. На ней плащ, весь в глине. Лицо у женщины иэмученное, видно, что она чем-то очень расстроена. Из двери появляется головка девочки. Ей лет четырнадцать-пятнадцать, худенькая, изможденная голодом, блокадой, с большим открытым лбом, с косичками.

«Ты Соня?»

«Да»...

Девочка медленно поднимает испуганные глаза на женщину.

«Твою маму, в окопах... убили немцы...»

Это сцена из фильма «Балтийское небо» по одноименному роману Николая Чуковского. «Балтийское небо» — фильм о летчиках, защищавших небо блокадного Ленинграда от фашистов в годы войны. Едва прочитав сценарий, я сразу вспомнила Лиду Острашкову.

Роль Сони была моя первая драматическая роль на экране. Она принесла мне удачу. И пресса обо мне хорошо писала: «По-новому, неожиданно, в драматической роли раскрылась актриса Л. Гурченко». Но инерция после «Карнавальной ночи» и «Девушки с гитарой» была сильнее, и моя драматическая роль в «Балтийском небе» мою дальнейшую судьбу в кино не изменила...

Весной, перед самой Победой, мы с мамой поехали в Лубны. Это недалеко от Харькова. Там было все дешевле, чем у нас на базаре. После трудной зимы мама хотела меня подкормить, поставить на ноги. Мама теперь чаще бывала со мной, даже советовалась — ведь тети Вали рядом не было. Вот почему и в Лубны мы поехали вместе.

Чего только на базаре в Лубнах не было: и блинчики с мясом и творогом, и вареники с картошкой, и куличи, и соленые красные помидоры... Мы купили целую корзину яиц, курицу, большой каравай пшеничного хлеба и две бутылки молока на обратную дорогу.

В вагоне мама подсчитывала, сколько она сэкономила и на сколько в Харькове на базаре все дороже. Ее рука все время судорожно шныряла за пазуху, где она всегда держала деньги.

Поезд часто останавливался. Входили и выходили все новые и новые люди. Зашла и потеснила нас пара — муж и жена. Чем ближе к Харькову, тем теснее и теснее становилось в вагоне. К концу нашего путешествия в купе со всех сторон висели ноги, головы, мешки, чемоданы.

В пыльном окне садилось желтое солнце. Я подумала, что хорошо бы домой вернуться до наступления темноты. С нами такие продукты, а с вокзала до дома идти не менее часа... страшно.

—     Девочка, а сколько тебе лет? Как тебя зовут?

«Начинается»...— подумала я и покосилась на женщину, что потеснила нас.

—     В каком ты классе и почему ты не в школе?

Я посмотрела на маму.

—    Так надо, — ответила за меня мама.

—    Я еще учусь и в музыкальной школе... сразу в двух. Вот, — сказала я, чтобы она не приставала больше к маме.

—    Какая умница. Ты играешь? Молодец.

—     Вообще-то играю, но больше пою.

—     Вот как! Может, ты нам споешь? А мы послушаем. Или ты стесняешься?

Мне услышать, что я «стесняюсь петь», — ну это... даже и слова не подберу - смешно. Да у меня внутри сразу разлилось такое блаженство от предвкушения того, что сейчас будет... Но, сдерживая себя, вежливо отвечаю:

—    Я не стесняюсь. Я спою. Пожалуйста. Что?

—    Давай что-нибудь цыганское! — И с верхней полки свесилась курчавая голова молодого парня. Он хитро улыбался, и было видно, что у него нет передних зубов.

Я выбирала в памяти самую выгодную песню, а параллельно рисовала картину, в которой ему выбили зубы...

Эх! Да бирюзовые, да златы колечики,

Ой, да раскатились тихо по лужку...

          Ну и задачу мне подкинул беззубый! По правилам, я всегда в конце пою шуточные, бойкие и цыганские песни. А тут пришлось в самом начале взять «градус». Ведь в «Бирюзовых колечках» я уже и плечами по-цыгански подтрясываю, и руками прихлопываю в ритм: «эч-тата, эч-тата», а в конце — мягкая пластичная чечеточка и удары по груди и коленям... Значит, и все остальные песни дальше придется исполнять живее и посмелее.

         Среди пассажиров началось оживление. Меня рассматривали, просили передних пригнуться, чтобы меня было видно. Самой о репертуаре думать не нужно — только выполнять заказы. А я знала все. Что попросят — то и пою.