Мое время - [7]
Непонятно и бесконечно печально, когда Ленка в своих
великолепно трагических интонациях начинает:
"Глупое сердце, не бейся,
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь ищет участья..."
Реву. Жаль Ленку, такую несчастную, - она говорит, что
подкидыш в нашей семье, несчастная, обманутая, ей потому и попадает часто, тройки ставят,
и нищего, всех старух-нищенок, что стоят вдоль тротуаров, ходят по домам, стучат палками.
Мама! когда ты будешь нищая, я тебя ни за что не брошу.
Джека бабушка принесла щенком, уже большим, неуклюжим, злым, черным. Кем-то брошенный, он скулил и плакал у нас в подъезде. Дрожащий, чужой, даже не благодарный, он сидел в кухне, в углу, забившись, не хотел есть, не терпел протянутой руки. Я ему пела и плясала. Джек быстро стал очень большим и совсем злым. Общение со мной до определенной черты. Я говорила: "Джек, разрешите пройти". Вмешивалась во все собачьи драки, ходила искусанная, и еще в живот делали уколы от бешенства. Знакомые к нам ходить перестали.
Как-то утром Джека увели.
Рыдали мы с Ленкой безутешно. Ленка еще дольше меня. Ее отливали водой. Она такая несчастная сидела на полу, мокрая, в одной рубашке, весь день. Меня к ней не пускали, и я ей в дверь шептала:
"Глупое сердце, не бейся
... "
Джека увезли в деревню. Дня через три он вырвался, перекусал новых хозяев и убежал. Целый день он стоял перед нашей дверью, молчал, никому не давался, не шел на зов, ночью исчез совсем.
А эту главу можно назвать:
"Этюд в жалобных тонах"
Ленка рассказывала особенно, расставляя ударения на таких значительных местах:
"Поистине чудовищем должен быть человек, если не найдется женщины, которая оплачет его смерть" (КонанДойль, "Собака Баскервилей").
Потом в мою жизнь эти слова войдут одним из эпиграфов ее, слегка "спутавшись" в памяти
"Не может быть на свете такого негодяя, которого не оплакал бы хоть один человек".
Еще.
Я увидела репродукцию картины "Княжна Тараканова". Ленка страшно боялась мышей и тараканов. Иногда мне казалось, темными дождливыми вечерами, что она и есть княжна Тараканова: я видела угол с ее кроватью, кишащей тараканами, сбитую на пол постель, и ее в углу между двух стен фигурку, вытянутую в тростинку, с лицом, искаженным до необычайной красоты мукой и ужасом.
И еще.
Ленка уносит меня спящую на руках от костра, где они, старшие, рассказывали сказки, я незаметно уснула, качаюсь - укачиваюсь в ее руках, в дреме сладостной, в теплой ночи, как бы уже и не сплю, и это чуть притворство еще, сквозь слипшиеся ресницы фантастика теней, отблесков огня, отдача несобственному движению, и эта неожиданная от старшей сестры нежность.
* * *
Хожу в детский сад. Более всего тревожат запахи: творог с запахом известки на завтрак, чай с сахарином - особый сахариновый детскисадный запах, еда, особенно еда, постель, игрушки, приобрели для меня новые запахи и тесно связались с ощущением холодноватости, даже влажности, еще этот запах мокрых детских штанишек, ...
Предметы остывают моментально, как только выпущены из рук. И всему этому - общее: запах потерянности.
Потом я привыкла, почти, к детскому саду, но мокрый запах холода, даже не чужих, но вещей-общественного-пользования, не оставляет до сих пор.
Ужасны прогулки на площадке, - так называется место, огороженное забором, где мы гуляем - час прогулки.
Здесь я научилась считать.
Первые десять цифр были и раньше, но шагая от забора к забору по площадке, вдруг постигла счет, бесконечность счета, словно случился прорыв из контура десяти (пальцев). Это было так восхитительно, так страшно, и некому сказать - невозможно объяснить: число, следующее число, означает шаг, еще шаг (сколько угодно, пока не упадешь),
ходьба - просто цикл, например, сотня, следующая сотня, еще следующая - это одно и то же, только кусок один от забора до забора, потом опять он же ...
И самое неясно-жуткое
(что теперь я могла бы назвать словами)
бесконечность замкнута!
Прекрасно лето на даче. Огромные корни, смоляные, желтые, под рукой чешуятся, вороха иголок, желтых, душистых, мягко колются;
в ложбинах папоротники, и если лечь на землю, над лицом - крыша плоская, сквозь нее небо, плоское, тонко вырезанное в свет и тень;
в дальнем углу, у самого забора заросли крапивы, яркозеленые, ядовитые, несминаемые.
Мы принадлежим: панамкам; беседкам, изукрашенным в бумажные фонарики, - сами же делаем; песенкам хором:
" посею лебеду на берегу",
не пою, плачу, еще бы:
" посеяли беду на берегу";
мертвым часам; завтракам-обедам-полдникам-ужинам;
территории:
"за территорию не выходить"
"уборка территории"
"родителей на территорию не пускать",
(встречи с родителями через забор).
Люблю банные дни. Баня за территорией.
Из бани домой тянемся одни, сами.
Идти можно долго, останавливаясь, где хочется, даже на крутом берегу реки. По реке плывут кусочки коры и сосновые иголки. Иногда в воду скатываются комья глины, и тогда долго расходятся мутные пузыри.
Летом со мной на даче Валька и Женька. Они быстрее общительны, меня включают в игру, как мы говорим, и часто выключают.
Зовут "косая" за раскосые глаза. В праздники меня всегда
С кем отдыхают на Сардинии русские олигархи? Кому дарят желтые бриллианты Graff? Кто все больше заселяет особняки Рублевки? Кому, в конце концов, завидует каждая вторая особа женского пола? Ответ очевиден — шлюхам! Значит, нужно стать шлюхой? Или ею станет другая, которая чуть умнее тебя… Книга Мии Лобутич шокирует своей откровенностью, взглядом на мир изнутри. В ней — тонкая психология женщины, умело использующей свой главный дар и с его помощью добивающейся в современном мире всего, чего можно пожелать.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Нетребо Леонид Васильевич родился в 1957 году в Ташкенте. Окончил Тюменский Индустриальный институт. Член литературного объединения «Надым». Публиковался в еженедельнике «Литературная Россия», в журналах «Ямальский меридиан», «Тюркский мир», «Мир Севера», в альманахе «Окно на Север». Автор книги «Пангоды» (Екатеринбург, 1999 г). Живет в поселке Пангоды Надымского района.
Онора выросла среди бескрайних зеленых долин Ирландии и никогда не думала, что когда-то будет вынуждена покинуть край предков. Ведь именно здесь она нашла свою первую любовь, вышла замуж и родила прекрасных малышей. Но в середине ХІХ века начинается великий голод и муж Оноры Майкл умирает. Вместе с детьми и сестрой Майрой Онора отплывает в Америку, где эмигрантов никто не ждет. Начинается череда жизненных испытаний: разочарования и холодное безразличие чужой страны, нищета, тяжелый труд, гражданская война… Через все это семье Келли предстоит пройти и выстоять, не потеряв друг друга.
Десять лет назад украинские врачи вынесли Юле приговор: к своему восемнадцатому дню рождения она должна умереть. Эта книга – своеобразный дневник-исповедь, где каждая строчка – не воображение автора, а события из ее жизни. История Юли приводит нас к тем дням, когда ей казалось – ничего не изменить, когда она не узнавала свое лицо и тело, а рыжие волосы отражались в зеркале фиолетовыми, за одну ночь изменив цвет… С удивительной откровенностью и оптимизмом, который в таких обстоятельствах кажется невероятным, Юля рассказывает, как заново училась любить жизнь и наслаждаться ею, что становится самым важным, когда рождаешься во второй раз.
Господи, кто только не приходил в этот мир, пытаясь принести в дар свой гений! Но это никому никогда не было нужно. В лучшем случае – игнорировали, предав забвению, но чаще преследовали, травили, уничтожали, потому что понять не могли. Не дано им понять. Их кумиры – это те, кто уничтожал их миллионами, обещая досыта набить их брюхо и дать им грабить, убивать, насиловать и уничтожать подобных себе.