Мое поколение. Друзья встречаются - [7]

— Стой, Николай, у меня Кропоткин, — сказал Рыбаков торопливой скороговоркой.

Никишин, схватившийся уже было за дверную ручку, остановился:

— Как у тебя? Я в парте оставил.

Рыбаков расстегнул форменную курточку и показал выглядывавший из-за пазухи корешок книги:

— Взял я… А вот с тетрадкой как?

Рыбаков посмотрел на Илюшу. Тот рассмеялся:

— Пусть поищут.

Он провел рукой по груди. Под рукой выпятился внутренний карман курточки. Успокоенный Рыбаков повернулся к Никишину.

— Пойдем, Николай.

Никишин упрямо рванул классную дверь. Она, против обыкновения, оказалась закрытой изнутри на ключ. Рыбаков стал спиной к двери, лицом к Никишину:

— Брось!

Он положил ладонь на руку Никишина и, чуть прищурился:

— Не ерепенься. Герой тоже.

Илюша потянул упрямца за рукав, Никишин, не обращая на него внимания, снова рванул дверь.

— Кулик идет, — протелеграфировал с лестницы Ситников.

Никишин повернул от двери побагровевшее лицо.

— Сыщики… Сволочуги… — прорычал он с отвращением и, оставив дверную ручку, зашагал в зал. Семиклассники взволнованно перешептывались в углу.

— Мало того, что дохнуть не дают. Еще и шпионить начинают, — злобно бросил Никишин, садясь на подоконник, — черт знает что. Сыскное отделение, а не гимназия.

— А ты погромче покричи, — усмехнулся Любович, указывая глазами на стоявшего неподалеку математика, дежурившего на перемене в зале вместо исчезнувшего Мезенцова.

— И покричу, — упрямо огрызнулся Никишин, — пусть послушают.

— Ну-ну, валяй! — насмешливо кивнул Ширвинский и отошел в сторону.

Математик медленно повернулся, сделав равнодушное лицо, прошел мимо семиклассников и остановился неподалеку от них.

— Пойдем, — тихо сказал Рыбаков, беря Никишина за локоть, и потащил его прочь.

Четвёртый и пятый уроки прошли в перешептывании и напряженном ожидании. Наконец ударил последний звонок. Двери классов распахнулись. Топот бегущих ног наполнил старое здание. Гимназисты густо высыпали на узкогорлую лестницу и ринулись вниз. На середине лестницы шумный поток внезапно застыл. Стоявший над толпой говорок опал, выкрики оборвались. Дробно стучавшие по ступеням подошвы зашаркали скучно и степенно, лица вытянулись: по лестнице навстречу гимназистам, прямой и медленный, поднимался Аркадий Борисович Соколовский.

Синий сюртук тесно облегал его сухую высокую фигуру. На лице лежала печать преждевременного увядания. Движения были скупы и связанны. Голову Аркадий Борисович нес высоко и надменно. Она была величавой и пустынной. На ней не видно было ни одного волоска. Лысина перестала быть лысиной и стала строгой начальственной плоскостью. Она была как бы огромным лбом, разросшимся до темени, до затылка, и придавала владельцу его вид римского философа. Так как все римские деятели в представлении гимназистов были такими же гладкоголовыми, как мраморные бюсты, изображенные в учебнике древней истории, то к новому директору быстро приросла кличка Петроний.

Глядя прямо перед собой тусклыми голубыми глазами, Аркадий Борисович поднялся по лестнице во второй этаж, пересек пустой и гулкий зал, вошел в коридор и встал на пороге седьмого класса. Двадцать шесть гимназистов, одергивая курточки, поднялись ему навстречу. Аркадий Борисович помедлил возле дверей, потом, не сгибаясь, как солдат, прошел к учительскому столу. Здесь он снова помедлил и оглядел класс. Гимназисты стояли, отвернув лица в сторону и потупясь. Только одна пара глаз смотрела ему в лицо.

«Дерзок, — решил про себя Аркадий Борисович, — дерзок».

Никишин усмехнулся, но глаз не отвел. Класс молчал.

«Чего он тянет?» — тоскливо подумал Андрюша, искоса взглядывая на отца.

— Садитесь, — кисло уронил Аркадий Борисович и оглянулся на доску.

Класс громыхнул крышками парт. Аркадий Борисович поморщился:

— Кто сегодня дежурный?

— Я, — вскочил Ситников.

— Однако, — сказал Аркадий Борисович, — вы неряшливы.

Ситников поежился, словно ему стало вдруг холодно.

— Пойдите вытрите доску. И впредь прошу вас придерживаться установленных правил порядка. Убедительно прошу.

Ситников заспешил к доске и торопливо обмахнул её сухой тряпкой. От доски поднялось облачко белой пыли. Аркадий Борисович страдальчески поморщился:

— Пойдите намочите губку.

Аркадий Борисович словно надломился в пояснице и сел за учительский стол. Ситников, сбиваясь в движениях, схватил губку, уронил её на пол, поднял и выскочил с ней в коридор. Аркадий Борисович сидел и ждал. В классе стояла неестественная, почти осязаемая тишина. Каждому из гимназистов казалось, что в комнате нестерпимо душно, что так они сидят невесть сколько времени, что это никогда не кончится, что мир застыл, закостенел и самое время уныло остановилось. Не выдержав, кто-то резко повернулся и скрипнул партой. Класс с облегчением вздохнул и благодарно оглядел нечаянного смельчака. Вошел Ситников, неся мокрую губку. С губки капало. Ситников этого не замечал. Хуже того, обтирая доску, он так усердствовал, так сдавливал рукой губку, что вода ручьем побежала в желоб доски, подмочила мел и потекла на пол.

Аркадий Борисович сокрушенно покачал головой, Ситников наконец заметил, что переусердствовал, и в растерянности остановился.