Модистка королевы - [62]

Только клевета губит и сеет сомнения.

Все были охвачены страхом.

Они решились на это двадцать первого января.

— Король мертв, он мертв… — повторяла Аделаида, ошалевшая от горя.

Мы все были в шоке.

Королева и после смерти мужа продолжала принимать визиты в тюрьме.

Она будто растаяла… С этого января она стала медленно умирать. Думаю, она лишилась сна и очень мало ела.

Тогда она взяла с меня обещание покинуть страну. Ведь я тоже имела некоторое отношение к монархии, дорогостоящей и легкомысленной. Что могло еще придти в голову революционеру, как не заставить меня платить дорогой ценой? Но оставить ее в тот момент… Я упорно продолжала навещать ее, она бранила меня за мое неблагоразумие. Мальчики и Аде в свою очередь тоже не спускали с меня глаз. Война приближалась к моему дому, крики ненависти звучали все громче и чаще. Если я осмеливалась пойти на улицу Ришелье, меня там уже поджидали, чтобы показать пальцем и освистать. Однажды я даже решила, что пробил мой последний час. Они так трясли мою карету…

— Смерть подружке австриячки!

— Мы прикончим тебя, Бертен! — вопили они.

Свои слова они приправили ударами булыжников. В любом случае двадцать первое января открыло мне глаза, произошедшее стало сигналом к отъезду. Пришло время бежать.

Последний раз я видела ее в тюрьме Тампль.

Это был черно-белый силуэт. Черными были платье, шейный платок, туфли. Белыми были чепчик, кожа, волосы. Волосы королевы… когда-то она была пепельной блондинкой. Теперь ее волосы приобрели цвет небытия, ничего. Что касается ее взгляда, то он был похож на взгляд маленькой принцессы Софии[132]. Размытого голубого цвета ее глаза сначала пристально смотрели на вас, а потом вдруг устремлялись вдаль. Она была волнующей, даже тогда, особенно тогда. Я содрогаюсь, говоря об этом.

Мы попрощались очень просто.

Я храню в памяти ее последнюю улыбку, последний взмах ее руки. Я думаю об этом снова и снова и говорю себе, что мы ни разу не обнялись как настоящие подруги. А ведь мы стали настоящими подругами.

Не проходит дня, чтобы я не вспоминала об этом.

— Приготовьте мне экипаж! — крикнула я однажды утром Колин, пока Мари-Анж помогала мне укладывать сундуки. Я так хотела поберечь своих близких. Я объясняла им, что в очередной раз торговля и дела зовут меня в дорогу, что я постараюсь раздобыть денег там, где они еще водятся. Мы так сильно нуждались, что этот аргумент, казалось, убедил их. По крайней мере, они сделали вид, что поверили. Даже когда они увидели, как маленький Филипп карабкается в карету. Со мной поехали еще Аде и две девушки из «Великого Могола».

Я бежала от гильотины. Я собиралась найти убежище в Лондоне, в городе, который хорошо знала. Я уже давно снимала там временное жилище, недалеко от площади Беркли[133]. Лондон был удобен. Я была недалеко от своей страны и могла продолжать дела.

Я простилась со всеми, дала некоторые указания, обняла родных… Бросив последний взгляд на Эпиней, я подобрала юбки, чтобы забраться в карету, за мной последовала Аде, мрачная, но успокоенная. Она бы и недели больше не выдержала в этой стране. Она видела столько голов, которые, нанизанные на пики, проплывали по улицам, столько людей в деревянных башмаках и с ножами, да еще и смерть короля, — все это повергло ее в жуткий страх. Как и всех нас. Было видно, что для них больше не существует преград, что они способны на все. Война породила монстров, которые готовились к тому, чтобы порезать нас. Эти чудовища, даже те, которые называли нас вампирами, не могли насытиться кровью.

— Нужно убить их всех, всех…

— Смерть синьорам!

— Смерть всем, кто имеет к ним отношение!

Я видела, как они отрубали головы трупам, расчленяли раненых неторопливым жестом крестьянина, разделывающего свинью. Я слышу их. Их крики преследуют меня. Говорили, что Париж охвачен зверским безумием. Я бы сказала, дьявольским. Животные охотятся для того, чтобы выжить, они хищные, но они не варвары. В ту эпоху человечности было больше среди собак и крыс.

Итак, мы ушли из ада, покинули красное королевство ради серых английских дождей. Мы вновь глотали пыль дорог, долгие лье и мили отделяли нас от Лондона. Экипаж тронулся ранним утром в дорогу на Понтуаз. Дорога была пустынной. Я помню, как на окраине страны свинья с фермы Кокенар пересекла дорогу, испугав лошадей и чуть не опрокинув упряжку. Хорошее начало. Мадемуазель Паулин развеселила нас метким замечанием:

— Вот грязная скотина! Наверняка ушла с улицы Ришелье, чтобы докучать нам и здесь.

Мы нашли в себе силы засмеяться, мы даже, казалось, были счастливы от того, что не перевернулись. Мне хотелось плакать, но я улыбалась, даже смеялась, крепко прижимая к себе моего маленького мальчика.

Чтобы попасть в Лондон, нужно было проехать через Аббевиль. Дорога была мне знакома… Тесно прижатые друг к другу в экипаже, мы быстро миновали город. Иногда я робко выглядывала в окно. Мне хотелось увидеть отель Марешоссе, где я выросла, но меня в любой момент могли заметить, я знала, что в моем старом доме и в отеле сидят грязные скоты.

— На обратном пути! — умоляла меня графиня де Тилли. — Ради всего святого, будьте благоразумны…