Модильяни - [19]

Уайльд воссоздал эпопею переживаний королевского кавалериста, который был повешен за то, что в приступе ревности убил любимую женщину. В этих стихах ненависть к угнетению, страдание, призыв к человеческому братству. Но прежде всего — ощущение свободы. О времени, когда заключенный ожидает смерти и вдыхает полными легкими последний глоток воздуха, поэт пишет так:

Я никогда не знал, что может

Так пристальным быть взор,

Впиваясь в узкую полоску,

В тот голубой узор,

Что, узники, зовем мы небом

И в чем наш весь простор[10].

В подарке Евгении сыну иносказательный смысл обрел черты предвидения. Эти глаза, впившиеся в узкую полоску голубого узора, которые ощущают, что такое свобода, завладели помыслами Амедео. В последних стихах поэмы эти чувства увенчаны формулой: «And all men kill the thing they love»[11].

Евгения понимает, что ее последний сын повзрослел. В Венеции ему уже тесно. Мужа нет, два старших сына живут своей жизнью. А теперь вот и Амедео устремлен всем своим существом к узкой полоске голубого узора.

Она остается в Ливорно. Одна, с сестрой Лаурой, страдающей от мании преследования, и дочерью Маргеритой, которой уже больше тридцати, и она изнемогает от своей жизни старой девы с истериками и частыми приступами страха.

Глава 5 ОГНИ ПАРИЖА

Амедео приехал в Париж в январе 1906 года. Его потряс этот доселе незнакомый мир с особенным образом жизни и мироощущением. И дело тут не в пространстве, хотя конечно же Париж значительно больше, чем Ливорно или Флоренция, и жизнь в нем куда стремительнее. Скорее, в качестве этой самой жизни. В те годы столица Франции становилась да, наверное, уже и была подлинной культурной столицей Европы и, пожалуй, всего мира. Раньше ничего подобного не случалось ни с одним из городов, и причин такого взлета множество. История жизни Модильяни помогает некоторым образом прояснить их, поскольку именно они сформировали художника.

Счастливая судьба Парижа — это культурная востребованность, в которой в Европе и за ее границами нуждались практически все время до наступления черных лет нацистской оккупации. Уже популярность импрессионистов стала международным феноменом, несмотря на некоторые изначальные национальные особенности. Город под сенью французского языка, до того времени эксплуатировавшегося в основном дипломатами и коммерсантами, был охвачен лихорадкой творчества, дурманящей атмосферой свободы. Во французской столице, прежде всего благодаря пришествию американцев после мировой войны, совершился всемирный творческий и интеллектуальный прорыв к новому видению и ощущению жизни. В конце концов, сам Париж пленял всех культурными традициями, уходящими в древность, и единственной в мире особенностью — соединением свойств большого города и деревни.

С начала XX века и до наших дней в Париже сосуществуют различные уклады, присущие как большой столице, деловому и политическому центру, так и замкнутому пространству, где все друг друга знают, а сердечность взаимоотношений придает каждому дню аромат домашнего уюта. Естественно, эта черта характерна почти для любого провинциального города, но, согласитесь, в мегаполисах она встречается крайне редко. Если и найдутся такие, то и среди них Париж, разумеется, занимает уникальное место. Только для того, чтобы ощутить непередаваемый колорит его кварталов и узнать, что там творится, богатые коллекционеры и торговцы предметами искусства преодолевали расстояния в тысячи верст.

Два самых знаменитых парижских художественных квартала располагались один на самом севере, другой — на юге города. Это были Монмартр и Монпарнас. В их именах странным образом преломились названия двух гор. Но, если Монмартр берет свое начало от сокращенного Mons таrtyrum[12] и действительно находится на возвышении, то у Монпарнаса — имя шуточное, студенческое по происхождению, ведь во всей округе нельзя найти более гладкого рельефа, чем здесь. Он являлся южной окраиной Латинского квартала, к которому примыкали Люксембургский сад и бульвар Сен-Мишель. В XVIII веке студенты насмешливо окрестили его «Le Mont-Parnasse»[13] из-за дороги с грудами камней, накопившихся здесь от многочисленных каменоломен. В южной части квартала, под площадью Данфэ-Рошро, находятся целые галереи этих старых заброшенных карьеров, превратившихся затем в катакомбы.

Бульвар Монпарнас велел заложить еще Людовик XIV, «Король-Солнце», но на протяжении долгих лет он был необитаем. Величавая улица пересекала практически пустынную сельскую местность с конюшнями, мастерскими по ремонту карет и бараками. Она сплошь заросла фруктовыми деревьями, и еще Бальзак с восторгом описывал здешние вишневые сады. Конюшни постепенно опустели, поскольку перевозчики предпочитали располагаться поближе к населенным районам. А последовавшая затем стремительная замена лошадей железными и паровыми конями почти полностью опустошила Монпарнас. Это обстоятельство стало одной из множества причин, по которым здесь селились художники — ведь нет ничего проще, чем переделать бывшую конюшню в мастерскую. Это почти ничего не стоит, если принимать в расчет очень скромные гигиенические потребности того времени и присущий почти всем домам минимальный комфорт.