Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия - [80]
Художественные искания и новации Павича — вовсе не частный случай. Достаточно обратиться к другому «художнику будущего» — к английскому режиссеру Питеру Гринуэю, чтобы обнаружить в разных искусствах общий смысл эстетических устремлений нашего времени.
«Хазарский словарь» и фильм Гринуэя «Книги Просперо» (1991) — в равной мере произведения поэтической формы, раскрывающейся прежде всего в своей двойственности: как художественная иллюзия и как визуально-изобразительная фигуративность. «Я всегда думал, что кино высшая степень обмана. Это в своей основе искусство иллюзий», — заявляет Гринуэй в интервью, завершая эту свою мысль утверждением единства формы и иллюзорности создаваемой картины: «То, что вы сейчас увидите, всего лишь фильм, это не окно в мир, не реальность, а некий прием, некая умозрительная конструкция, нечто искусственное» (33)[555]. Форма произведений Павича и Гринуэя возникает (и складывается) на основе новых эстетических версий уже известных культурно-художественных фактов и мотивов и одновременно в процессе освоения и переосмысления ими (подчас до неузнаваемости) традиционного в искусстве.
«Книги Просперо» — «вариации на тему «Бури» Вильяма Шекспира», как указано в начальных титрах фильма. В то же время в образности и кинематографическом языке этой ленты всюду сквозит (иногда почти до физической ощутимости) живописность Караваджо, Рубенса, Вермеера. А также очевидна связь с художественными исканиями и опытом Ф. Феллини, И. Бергмана[556], но в особенности Алена Рене, чьи фильмы (а Гринуэй ценит выше всего «В прошлом году в Мариенбаде», «Хиросима, любовь моя», «Мюриэль, или Время возвращения») «несут на себе печать большого мастерства, удивительной кинематографической изобретательности и замечательного ума» (31)[557].
Аналогично тому как поэтическая стихия синтезируется с приемами гиперлитературы или, условно говоря, «компьютерной техники» в «Хазарском словаре», поэзия воображения достигается в «Книгах Просперо» благодаря «электронной технике», возможности которой демонстрируют, скажем, образы «оживающих книг» с изменяющимися на глазах у зрителя иллюстрациями, как и эпизод сожжения книг, пожираемых огнем. На «электронных спецэффектах», соединенных с внутрикадровым монтажом, построен образ Ариэля, симультанная визуальность которого дается то в бегущей смене обликов, то в совмещенных и просматривающихся один сквозь другой изображениях, напоминая симультанно-изобразительные метафоры Павича, вроде: «а внутри его косноязычного рта радостно смеется другой рот» (69)[558]. Гринуэй-художник глубоко убежден, что «мы скоро перейдем от кино, снимаемого на кинопленку, к кино полностью электронному», и «Книги Просперо» были для него «начальным этапом изучения некоторых из этих новых возможностей» (27).
Поэтичность произведений Павича и Гринуэя — это поэзия барокко. Для автора «Книг Просперо» — «это искусство, в котором иллюзия доведена до своей крайности» (как заявлял Гринуэй, представляя телезрителям свой фильм «Контракт рисовальщика»). Уже сам выбор «Бури» с ее характерно барочными сновидческими мотивами дает режиссеру возможность создать свой иллюзорно-реальный мир, который, по сути, изображается Гринуэем сообразно шекспировской цитате из монолога Просперо, дословно воспроизводимой в партитуре фильма:
Занимающийся барокко как ученый-филолог и, естественно, ощутивший его воздействие как писатель, Павич видит в «сне» иную, чем явь, реальность, но сосуществующую с ней, подобно духовному и материальному, бесконечному и конечному. И соответственно логике поэтического сновидения моделирует «Хазарский словарь», утверждая примат духовного, и многократно — на всех структурных уровнях романа — доказывает свое художническое верование, заявленное в одной из словарных статей: «…во сне… мы видим совсем не тем зрением, которым видим наяву» (136).
«Одна из отличительных черт художественного творчества любой переходной эпохи — близость его поисков стихийности природных начал. Подобная слитность художественно-интуитивного со стихийно-природным обнаруживает себя и в барокко…»[560]. В этом неоспоримом суждении О.А. Кривцуна выявлена одна из причин не только постоянного и упорного наименования критиками и исследователями[561] современного творчества барочным (часто с добавление «нео»), но и художественное возрождение в искусстве нашего времени барочного стиля, который в «Хазарском словаре» и «Книгах Просперо» проявился в его эстетизированной разновидности.
Моментов стилевой соприродности произведений Павича и Гринуэя множество. Достаточно обратиться к изображению Атех из Красной книги или к сцене свидания Самуэля Коэна и Ефросинии Лукаревич из Желтой, чтобы убедиться, что Павич по-своему осуществляет, по сути, то же стремление, которым живет в своем киноискусстве Гринуэй: «…я сознательно выстраиваю свои фильмы так, чтобы каждый план был композицией, одновременно и красивой, и сложной, и насыщенной динамизмом» (23). Фрагментарность — по поводу которой английский режиссер говорит, что ему «нравится считать свои фильмы фрагментами одного произведения» (24) — одно из свойств словарной конструкции Павича. А в «Книгах Просперо» — это резкое переключение от одних кадров, сюжетных планов, образов к другим, причем с акцентированной
В 1831 году состоялась первая публикация статьи Н. В. Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии». Поднятая в ней тема много значила для автора «Мертвых душ» – известно, что он задумывал написать целую книгу о географии России. Подробные географические описания, выдержанные в духе научных трудов первой половины XIX века, встречаются и в художественных произведениях Гоголя. Именно на годы жизни писателя пришлось зарождение географии как науки, причем она подпитывалась идеями немецкого романтизма, а ее методология строилась по образцам художественного пейзажа.
Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.