Модэ - [15]

«Не догоню» — мечется в голове мальчика.

Но вот, невозможное — Ашпокай поравнялся с Рахшей, и конь-великан косит на него белком глаза. Ашпокай подается в сторону, одной рукой срывая с упряжи Дива недоуздок, другую готовясь протянуть к мылкой уздечке Рахши. На какое-то мгновение ему придется отпустить Дива, он на полном скаку… окажется между двух коней… но Рахша будет взнуздан дважды…дыхание его собьется… и он… переменит… шаг!

Ашпокай стиснул бока Дива так, что сам явственно ощутил его боль и страх. Кажется, в последний, решающий миг мальчик зажмурился…

***

Михра был в забытьи, и привиделось ему странное видение: он увидел древний замшелый курган, а вокруг отчего-то — кленовую рощу, осеннего красного цвета. На кургане стоял Рамана-Пай верхом на рыжем коне, накидкой ему была синяя бычья шкура, седалищем служило белое руно. Только боги могут сидеть вот так на белом руне, как на облаке. Рамана-Пай возвышался над Михрой, этот бог-мальчишка, владыка лугов и пастбищ, а сам Михра стоял на коленях, сняв шапку.

— Здравствуй, брат Михра — смеясь, сказал Рамана-Пай. — Я помню, как защитил ты от перевертышей мой жертвенник.

— Помнишь ли? — с тенью в голосе спросил Михра. — Так ты мне отплатил?! Я сложил голову в бою! Что с моим народом? Где Ашпокай? Все погибли?

— Нет. Ты жив, хоть и в плену. Народ твой жив, хоть и не стоит так твердо на этой земле — звонко ответил Рамана-Пай — и брат твой жив, хоть думает, что ты погиб. Я говорил тебе, что вижу его большое будущее и большие дела.

— Но что я должен сделать? Я чувствую… Беспокойство мое! Погибель моя и забота! — Михра царапал ногтями голую грудь, битую в синяках, даже во сне она саднила.

— Все узнаешь. Посмотри теперь на восток — голос Раманы-Пая вдруг стал печален, и рукой он указал вдаль, где ворочалась, поднималась на кленами какая-то туча.

И не облако это было, а страшный конь! Тощий, с торчащими костями, и провалившимся брюхом, кожа у него была сизая, с темными прожилками, глаза белые, выпученные-незрячие. Шел конь по земле, спотыкаясь, покачивая гнусной своей головой, видно было, что грива у коня давно превратилась в сухие клочья, и присохла к хребту. И звался этот конь Апохш — дух пустыни, еще знали юэчжи для него прозвание «друхш», что значит «лживый, нечистый».

И так был ужасен этот конь, что Михра вскочил, отшатнулся, оглянулся назад… Там, над западными горами раздувался другой мерзкий зверь — вроде большого красного паука со множеством лап. Лапами этими он стаскивал к себе со всех концов мира людей, и пожирал. Люди и сами шли бесконечными темными рядами — несли пауку дань, а паук становился все больше и больше.

Гнусный конь тем временем перешагнул рощу, проплыл у Михры над головой, и сделалась вокруг пустыня, Рамана-Пай исчез и курган затянуло песком. Сам Михра стоял по пояс в песке, каменный и неподвижный. И скулили, вертелись у копыт красные волки-перевертыши. И вдруг услышал богатырь страшный визг, который прокатился, наверное, по всем сторонам света до самого края земли — конь наступил на красного паука, раздавил и сам рухнул замертво, — ядовита была паучья кровь. Тогда Михра по-настоящему испугался и очнулся.

Очнулся, закашлялся — отбили ему кулаками все нутро, загустела в груди кровь — и нова забылся сном. А потом снова пришел в себя — не сразу, понемногу выплыл из мутного звенящего тумана и увидел, что лежит связанный на полу какой-то кибитки, что скрепят внизу по дороге колеса, а напротив покачивается бесчувственно голова, круглая, рыхлая с обвислыми усами…

«Малай!» — понял Михра и сразу забыл про свою боль.

Малай спал, тоже связанный и битый, похоже, не так уж крепко.

— Посмотри на меня, стервец! — прохрипл Михра, ворочаясь, пытаясь высвободить руки. — Посмотри, падаль!

Малай заморгал, уставился недоуменно на связанного богатыря, и застонал от внезапной боли — веревки разрезали кожу ему на запястьях и лодыжках.

— Ты что же, стервец, еще и в плен сдался? — спросил Михра, задыхаясь от бессильной злобы.

— Чего? Ты кто? — Малай рассеянно огляделся. — Я где?

Михра выругался, и плюнул в сторону воеводы.

— Ты чего плюешься? — рассердился Малай. — Ты кто таков, я спрашиваю? А-а-а… понимаю… тебя за князя приняли и вместе со мной в одну кибитку бросили. Ну, так я им сейчас скажу! Меня они не тронут, за меня выкуп полагается, а тебе сейчас быстро кости пересчитают! Эй! Эгей!

— Молчи! Молчи! — Михра всем телом надвинулся, навалился на воеводу, пытаясь прикрыть ему рот.

Полог кибитки распахнулся, внутрь заглянуло безобразное лицо с провалившимися щеками, с вытянутым лысым черепом и острыми зубами.

— Молчать! Всем молчать! — закричало оно.

— Тебе конец пришел, — хрипел придавленный Малай, — а за меня выкуп… выкуп… не тронь, я брат паралата!

Но Михра уже отвалился назад, силы оставили его, и он уснул, не думая уже ни о чем, сказав себе только одно: «Все. Он правду говорит. Конец».

Малай возился, пытаясь пододвинуться к спящему богатырю, но хунну крепко привязали его к деревянному бортику, и не мог он сдвинуться с места.

Спустя какое-то время хунну заглянули в кибитку и разбудили Михру — было их двое, один тот молодой батыр, с черными смоляными косами и черной же тонкой бородкой, другой — похожий на таежного медведя, грузный, безъязыкий.