Мода на короля Умберто - [46]

— Год назад, — говорит Новожилов, — наши егеря ночью охраняли угодья. И вышли на след машины. А дальше — как в песне: «Завидя нас, враги бежали! Бежали кто куда пришлось!» Знаете, что такое оказать сопротивление егерю? Так вот, весь заряд картечи пришелся в машину. Водитель спрятал ее в гараже, а потом ремонтировал… Государственный зайчик обошелся ему ровно в шестьсот рублей. Три дня назад видел незваных гостей в обществе охотников. Картина невеселая. Из общества исключены, карабин конфискован, машина тоже. Так что нарушите — не обижайтесь!

— Как же, как же… Слыхали… — И, показывая на скатерть с закуской, Мореный спрашивает: — Может, присоединитесь?

— Не пью.

И Мореный понимает, что разговора не получится. А если знакомство нельзя размочить, то желательно хоть узнать, велики ли деньжата, из-за которых Новожилову одна маета и страданья.

Вздох разочарования следует после ответа. Сто семьдесят! Плюс премиальные. Не ослышались ли?! Сунься-ка с такой зарплатой в кооператив! Или купи на нее арабскую спальню! Кралю задушевную и то не расфрантишь. Но спустя минуту бригада опять притихает.

— Ну а я, — гордо возвещает Мореный, — пришел сюда пешком, а уеду на собственной «Волге»!

Новожилов глядит на него, вспоминая что-то свое, и тихо признается:

— Злости у меня против браконьеров всех мастей — как у старой кобры в ядовитых мешочках.

Дружный хохот берет шабашников. Растерянно улыбается и Мореный. Разбери их: чего гогочут? Но и он заражается общим весельем, тоже начинает бить ладонями по бокам, приседая, трясти черно-седыми кудрями.

11

И опять срубленные вербы возле одиночных деревьев. И снова мысли одолевают Новожилова: «Вот и птицы… Одни делают гнезда в дуплах, другие — в открытой степи… А есть такие, что в самых неожиданных местах. Вчера егеря стали выводить трактор после ремонта, и на тебе — на двигателе гнездо трясогузки!

Обычная история. Трясогузка часто держится возле человека. Но все равно Новожилову занятно поведать, как перенесли гнездо в затененный ящик, установили на уровень двигателя. Хотя известно, бывают и поудивительнее находки: гнезда в уличных репродукторах, на осветительных столбах, в открытых светофорах. Но одно дело где-то читать об этом и совсем другое — самому увидеть и в который раз удивиться неприхотливости животных.

Однажды он стал свидетелем и вовсе небывалого случая.

Лет десять назад в начале октября Новожилов летел из Москвы в Минеральные Воды поздним рейсом. Глядел в темноту и думал, что тоже уподобился птицам, для которых осень — период великих миграций. Только Новожилов перемещался без малейших усилий, положившись на мастерство пилотов, а незащищенные птицы ежеминутно подвергались опасностям.

Перед посадкой бортпроводница предупредила: «Багаж получите сразу же, на краю летного поля».

Южная мягкая теплынь обволокла Новожилова, когда он спускался по трапу и вместе с другими ждал, когда штурман откроет люк. Из гостиницы, примыкающей к летному полю, слышалась музыка, и звуки ее, казалось, медленно насыщают темноту. Над крышей курилось неоновое свечение рекламы.

То, что произошло потом, заставило Новожилова с сожалением подумать об упакованном фотоаппарате и машинально посмотреть в сторону прожектора, бьющего от гостиницы.

Едва штурман поднял крышку, из люка будто по команде даже не вылетела, а выстрелила стая городских ласточек и, шумно трепеща крыльями, подалась к земле, приветствуя ее криками, потом взмыла вверх, мелькнула в луче прожектора и пропала.

Изумленные владельцы чемоданов долго не могли прийти в себя, наделяя ласточек сверхъестественным разумом. «Грамотные! Техникой пользуются…» Вспомнили и неопознанные летающие объекты, и снежного человека, и даже лохнесское чудище. Усмотрели сознание и в деревьях. О том же, что не здравый смысл загнал птиц в самолет южного направления, а случай — вероятнее всего, стая укрылась для ночевки, — пассажиры и слушать не хотели. Чуть не растерзали Новожилова, утверждая, что из-за таких умников, как он, в загоне экстрасенсы.

Как бы то ни было, а случай с ласточками стал еще одним подтверждением мысли директора: смерти боятся животные, а не научно-технического прогресса!

Как под арку, въехали в лес и покатили между деревьями, смыкающими кроны над узкой дорогой. На ней уже видны вечерние тени. Однако до темноты далеко. Еще горят яркие крылатки кленов. Но возле стволов — чуть призрачная дымка. И легкая сероватая марь стоит над кучами собранного хвороста. От нее-то так задумчиво в лесу. И словно в лад этой задумчивости ведет свою песню черный дрозд. Заливисто щелкает, как серебро рассыпает. О чем он поет в этот час, когда звери тянутся из укрытий?..

А запах остывающей земли поднимается и поднимается, и, одолевая его, дышат травы, деревья, вода.

Первый лось попадается на поляне. Неподалеку пасется лошадь лесника. Заметив людей, сохатый немного медлит, потом направляется в заросли, здесь останавливается. Лошадь словно бы вздыхает с облегчением, когда он скрывается совсем: здоровый, с рогами, лягнуть не успеешь, как ковырнет под ребро. Теперь она может спокойно щипать траву.

Вспугнутая, перелетает высоко над головой овсянка. Тишина. И опять струится ее звонкая щебечущая трель. Точно ручей журчит по камням.