Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой - [73]

КВЕНТИН КРИСП

«Первый наш жизненный долг — принять позу. В чем второй, еще никто не дознался». Этот афоризм Оскара Уайльда, открывающий его «Заветы молодому поколению», был воплощен в жизнь Квентином Криспом.

Экстравагантный англичанин, писатель и острослов 30 лет работал натурщиком в художественных классах. Обнаженный, хрупкий, совершенно беззащитный, он по многу часов каждый день в течение долгих 30 лет принимал невероятные позы и терпел — холод, боль в немеющем теле, обидные реплики остолопов-студентов. Сомнительное ремесло превратил в искусство — без устали выдумывал новые аттитюды и образы для копирования. Мог убиенной Дездемоной замереть на полу, завернуться в драпировку и застыть в воздухе подобно Лои Фуллер, скрутиться трагичным эмбрионом в растерзанном кресле. Иногда смелел — изображал, к примеру, неприлично восторженного самурая с эротической гравюры, предлагая студиозам домыслить его визави.

Тридцать лет Крисп терпеливо позировал в классах. Остальное время он, истинный уайльдианец, занимался позерством. Увлекся этим в школе, в самом начале двадцатых. Тогда он, застенчивый юноша с невыразительным именем Денис Пратт, стал дерзко, на глазах одноклассников, меняться. У артистов эстрады перенял балетную манеру ходить, ставя сначала носочек и лишь после пяточку. Легко покачивал бедрами. Научил руки двигаться в плавном такте своих хорошо заученных речей о прекрасном, в которых то и дело искорками вспыхивали афоризмы Уайльда и обожаемого Коварда. Он не пропускал ни одного зеркала — тщательно разглядывал себя, по-женски поправлял сбившийся локон в роскошной, заботливо уложенной шевелюре.

Денис научился владеть щеточкой с тушью, легонько подкрашивал губы материнской помадой. И еще он обожал платья, тайком перемерил весь семейный женский гардероб, от бабушкиных корсетов до блузок сестры. Неудивительно, что в школе его нещадно били — за странные ужимки, аккуратные прически, подозрительно алые губы. Когда его били, он тоже принимал позу: сворачивался калачиком на холодном школьном граните, закрыв голову руками, чтобы было не так больно. Он научил себя не отвечать ударом на удар: «Это бессмысленно — один никогда не победит стадо». После экзекуции Денис торопливо поднимался, отряхивался, приводил в порядок волосы. «Джентльмен уходит, он никогда не убегает», — и джентльмен Крисп, распрямив спину, вздернув окровавленный нос, терпя боль и страх, семенил по-балетному прочь.

Кое-как окончив школу, поступил на факультет журналистики в Кингс-колледж, но вскоре бросил учебу. Увлекся живописью. Его мятежная молодость пришлась на тридцатые годы. Хотя в Лондоне таким, как он, не было места, он упорно жил в британской столице, с каждым днем совершенствуя свой стиль и доводя им до безумия мускулистых рабочих парней, ненавидевших таких вот «крашеных извращенцев». Ему крепко от них доставалось. Его били, он лежал терпеливым калачиком, кое-как поднимался и хромал прочь.

Впрочем, в Лондоне тридцатых были тайные места встреч тех, к которым Денис-Квентин себя вынужденно относил. По вечерам они слетались в Сохо, в злачные темные пабы и закрытые клубы, куда можно было попасть по особому стуку или вызвонив нужную мелодию электрической кнопкой у входа. Там было немало таких, как он, — красивых, стройных, напомаженных, женственных «королев», «принцесс», «волшебниц», «душек». Они щебетали на «полари», особом птичьем языке, которым он скоро в совершенстве овладел.

«Душки» радушно приняли его, но Крисп не стал пташкой в их пестром вольере. Он считал себя частью café-society, так именовали в тридцатые годы лондонский интеллектуальный бомонд, в котором Стивен Теннант и Ноэл Ковард были главными звездами и первыми уайльдианцами. В отличие от своих кумиров, Крисп не был богат, художественно одарен и не имел нужных связей. Его связями в тот предвоенный период стали хорошо одетые джентльмены средних лет и пожилые комичные щеголи, которые ловили его накрашенные улыбки в кафе и пабах, преследовали на темных улицах Сохо и Челси, настойчиво просили о своеобразных услугах и щедро за них платили. Квентин Крисп стал уличным проститутом и много позже экспрессивно и красочно описал свои приключения в симпатичных мемуарах «Голый чиновник».

Впрочем, с продажной любовью у него не слишком получилось. Ремесло это он вскоре бросил. И стал… Воплощая афоризм Уайльда, Квентин Крисп стал истинным произведением искусства. Он жирно пудрился, нагло красил лицо, красил так, чтобы наверняка, чтобы заметили, осудили, ударили. Это был его боевой уличный макияж — яркие драматичные тени, блеск на чувственных губах, пышные растушеванные ресницы, утонченные изящные брови, взбитые огненно-рыжие волосы. И эти его костюмы — богемные шелковые блузы, манерные фулярчики, боа из перьев, жабо и уставшие кружевные манжеты, облегающие брюки, аккуратные туфельки на каблучках. Зимой он иногда выходил в сандалиях на босу ногу, чтобы щегольнуть дорогим педикюром самого модного оттенка. За руками ухаживал не меньше, носил вызывающе длинные ногти. В клубах Сохо, в любимой «Черной кошке», он был звездой, красавчиком, принцем ночи. На улицах — посмешищем и легкой мишенью для гомофобов. Но Крисп столь смиренно принимал привычные побои, что вскоре обидчики потеряли к нему интерес.