Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой - [42]

В начале шестидесятых другой страстью Чайковского, которую разделял с ним и Апухтин, была «картомания». Так называли увлечение фотоснимками cartes de visite — размером с визитку. Придумал их именитый парижский мастер Андре Адольф-Эжен Дисдери в 1854 году. И уже через несколько лет о дивных карточках толковал весь модный Петербург. Технологию быстро освоили столичные фотографы: обзавелись необходимыми многолинзовыми камерами и стали приглашать бомонд в свои ателье. За один сеанс можно было сделать до 12 портретов в разных костюмах. Понятно, что первыми оценили парижскую новинку щеголи с богатыми гардеробами.

В моду вошли небольшие аккуратные альбомчики, в которые собирали эти карточки. С ними любили сниматься в ателье, их брали с собой в путешествие. Они хранились в каждом уважаемом семействе, и стало принято, приходя в гости, оставлять фотовизитку с бисерным автографом и пожеланиями всего наилучшего на обороте.

Апухтин тоже был «картоманом». Фотографировался много, в хороших студиях, в каком-нибудь эдаком костюме, приняв утомленную позу, как должно известному русскому поэту. Карточки свои щедро раздаривал поклонницам и сиятельным покровителям. Чайковский от друга не отставал. Взяв денег в долг, катил на извозчике в ателье и там, превозмогая врожденную стеснительность, позировал для вечности.

Петр Ильич выбирал не самые дорогие, но именитые мастерские. Фон был скуп, реквизит беден (резная балюстрада, гнутый стул, неизбежная драпировка в углу), но качество превосходное, что, бесспорно, ценили петербургские «картоманы». В 1860 году Чайковский заглянул в ателье Германа Штейнберга на Малую Миллионную, 12. Вероятно, мастер сделал несколько отпечатков. Но известен лишь этот: Петр Ильич в полный рост опирается на бутафорскую балюстраду, в правой руке — цилиндр. Сюртук застегнут по-модному — лишь на верхнюю пуговицу. Он слегка мешковат, в морщинах, кажется слишком тяжелым в сравнении с тонкой фигурой вечно голодного молодого чиновника. Панталоны широки, но так тогда носили, копируя стиль императора Наполеона III.

В начале 1860-х в фотоателье Карла Людвига Кулиша (Невский проспект, 55) была выполнена другая карточка. Петр позирует в знакомой уже куртке с бабочкой, украшенной полосками и горошком.

Петербургский «онагр» Петр Чайковский.

1860 г.

Он посещал и бельгийского фотографа Гуи, державшего мастерскую на Литейном проспекте, в доме 54. На его портретах Петр уже немного другой: исчезла юная слащавость, лицо заметно повзрослело, бабочка из тонкого шелка или газа завязана кое-как, волосы острижены коротко и зачесаны назад. Это уже не тот нежный нарцисс, питомец апухтинских муз, транжира и капризник. Он менялся.

Модная бедность

То, что произошло с Чайковским в конце 1861 года, называют перерождением. Послушный чиновник и светский лев, гнавшийся за проворной модой, неожиданно для всех превратился в прилежного студиоза. Его мучают звуки, его украдкой посещает вдохновение, но он еще так мало умеет, почти ничего не смыслит в теории музыки. Учится фанатично и самозабвенно в классах Русского музыкального общества. В сентябре 1862 года поступает в только что открывшуюся Санкт-Петербургскую консерваторию. Никаких спектаклей и вечеринок, никаких полуночных гудений в кафе и ресторанах, никаких променадов и прогулок в экипажах. Все по́шло, все подло. Все в прошлом.

Чайковский влюбляется в музыку по-настоящему. И ему было смешно и даже немного стыдно вспоминать, как еще совсем недавно он примерялся к витринам модных лавок, приценивался к пошлейшим галстукам и мучился оттого, что не может стать «вполне светским человеком». Весной 1863 года он пишет сестре, что сильно изменился, «совершенно отказался от светских удовольствий и от изящного туалета». Осенью отрастил русую бородку и длинные волосы, которые красиво отбрасывал во время музицирования. Он носил неряшливый серый пиджак и мешковатый черный сюртук, мятые брюки, кое-как завязанную бабочку.

Петр Чайковский, студент Петербургской консерватории.

1865 г.

Слишком просто объяснять новый облик Чайковского его похвальным творческим горением, новой, почти монашеской жизнью. Он никогда не был аскетом и затворником. Увлекшись музыкой, продолжал бывать в обществе, но не в том, салонном и пустом, которое столь пленяло его в юности, а в либеральном, студенческом. В нем было модно не следовать моде, неряшливо носить потертые, бедные вещи, подчеркивая свое полное безразличие к светскому лоску и элегантности. В таком обществе предпочитали стиль вольнодумцев-студентов, либеральных профессоров-славянофилов и косматых народников. Будущий композитор, восприимчивый к внешним влияниям, легко перенял облик, популярный в среде учеников Петербургской консерватории, людей небогатых или откровенно бедных.

Проницательный брат Модест почувствовал в новом ампула Петра желание «обратить на себя внимание». Щегольство, легкое, едва уловимое, всегда было частью натуры композитора.

В тот пореформенный период образ студента-вольнодумца широко обсуждали. «Его типичными чертами, — пояснял Александр Бенуа, — была широкополая мятая шляпа, длинные неопрятные волосы, всклокоченная нечесаная борода, иногда красная рубаха под сюртуком». Екатерина Андреева-Бальмонт запомнила студентов косматыми, нечесаными, небрежно одетыми — «в расстегнутых тужурках, из-под которых видны были их русские рубашки». И они смолили как паровозы. Кстати, Чайковский, пристрастившийся к табаку еще в училище правоведения, тоже много курил.