Моцарт - [2]

Под флагом борьбы с реформационной религией — протестантизмом — духовный пастырь, католический князь-архиепископ, огнем и мечом расправлялся со всяким проявлением недовольства в народе.

И тысячи зальцбуржцев-протестантов отправились в изгнание на север. По улицам города унылой чередой потянулись телеги, груженные жалкими пожитками. Стулья, кровати, столы, кастрюли, клетки с птицами, подушки, перины, а на поклаже на самом верху — дети, матери с грудными младенцами, старики, старухи. Те, кто был помоложе, выбиваясь из сил, подталкивали возы, помогая обессилевшим лошадям.

С этого времени Зальцбург окончательно стал твердыней черной католической реакции. Над каждым непокорным или строптивым чинилась крутая расправа. Суд был быстрым, приговор, как правило, коротким — повесить! Недаром современник, описывая зальцбургские будни, запросто, как о самом обыденном, давно примелькавшемся глазу, сообщал: «Сегодня поутру одного повесили, вечером состоится представление комедии, а завтра — бал-маскарад».

А на лысой горе все с той же зловещей угрюмостью маячил замок. Правда, назначение его стало иным. Князь избрал своей резиденцией великолепный дворец в стиле барокко, возведенный в центре города, а замок превратил в тюрьму.

И горожане, выходя на улицу, всякий раз с опаской поглядывали вверх, туда, где мрачно вырисовывались грузные и массивные башни.

СЕМЬЯ

В один из осенних, ненастных и дождливых дней на вершине горы, с которой город был виден как на ладони, на каменной плите с римскими цифрами сидел человек, вытянув ноги и откинувшись всем корпусом назад. Так, под дождем и ветром, сидят очень усталые люди, проделавшие длинный путь.

Внизу в сероватой дымке лежал незнакомый, чужой город.

Человек снял шляпу, стряхнул с нее воду и снова надел, низко нахлобучив на лоб. Затем встал с придорожного камня и зашагал. Быстро, порывисто. Посохом отшвыривал с пути камешки, и они, торопливо шурша, скатывались вниз. Высокий, статный, широкий в плечах, размашисто вышагивал он под уклон, словно наперегонки с камешками. От быстрой ходьбы щеки его разгорелись, и серые глаза казались ясно-голубыми. Четко очерченный рот полуоткрылся, углы тонких губ еще больше опустились, а резкие складки, сбегающие от орлиного носа к твердому, волевому подбородку, обозначились еще резче.

У городских ворот — массивных, увитых пожелтевшим плющом, с крутой сводчатой аркой, над которой был прикреплен геральдический щит с изображением наклонившего голову быка — герб Зальцбурга, — человека задержали.

То ли изрядно потрепанный плащ из грубой материи не внушал доверия, то ли тощая сума с выглядывавшей из нее головкой скрипичной шейки пришлась не по вкусу стражу, то ли ему просто прискучило торчать без дела у ворот, но путник был остановлен. У него потребовали на просмотр бумаги. В них значилось:

«Иоганн Георг Леопольд Моцарт, 1719 года рождения, вероисповедания католического, происхождения — из ремесленников, уроженец вольного имперского города Аугсбурга».

Издавна появились в Аугсбурге Моцарты. Еще в 1635 году пришел сюда из деревни Давид Моцарт, прадед Леопольда. Горькая крестьянская нужда пригнала его в город. Кряжистый и сильный, жадный к работе и упорный, он почти три десятка лет мыкался, пока, наконец, не протаранил глухую стену цеховых ограничений и добился прав заниматься ремеслом. Стал каменщиком, искусным и уважаемым.

Сыновей воспитал в любви к труду. Все трое, такие же жизнестойкие и неутомимые, подобно отцу, споро и ловко возводили дома. И, вероятно, по сей день на улицах Аугсбурга стоит немало добротных домов, чьи крепкие стены выложены руками Моцартов.

Младший — Франц (дед Леопольда) — не сумел приохотить наследника к своему ремеслу. Старший сын его Георг (отец Леопольда) предпочел камням с известью кожу и доски — стал переплетчиком. Он женился на Анне Марии Зульцер, дочери ткача. Детей у них было много — шестеро сыновей и две дочери, но в живых осталось лишь трое: в те времена дети умирали как мухи.

Жилось Моцартам, как и всем небогатым ремесленникам, нелегко. Правители вольного имперского города, тупые и алчные представители мелкобуржуазной аристократии тиранили народ не меньше, чем феодальные князьки.

Леопольд Моцарт на всю жизнь запомнил хмурые, пропахшие мышами коридоры ратуши Аугсбурга. Целыми днями торчал отец перед дверьми бургомистра. Стоило появиться кому-либо из заправил города, как Георг Моцарт вскакивал с деревянной скамьи и, подобострастно, жалко улыбаясь, выгибал спину в низком поклоне. Только бы заполучить грошовый заказ! А потом, вечером, он так честил своих благодетелей, что мать спешила увести детей в другую комнату.

Но наступало утро, и он снова отправлялся в ратушу, прихватив с собой сынка, чтобы зрелище было пожалобней да потрогательней. И снова ожидал, и снова гнул спину, и медоточиво улыбался. Зато хлеб в доме не переводился.

Троих сыновей своих Георг прочил в ремесленники. Двое младших — Иозеф Игнац и Франц Алоиз — послушно пошли по стопам отца и стали добрыми переплетчиками. А старший — Леопольд — избрал иную жизненную стезю. Цепкий ум и острая наблюдательность довольно быстро подсказали юноше, что лишь одним путем можно уйти из ограниченного, затхлого мирка цеховых ремесленников со скучной однообразностью их существования, изнурительно-нудными, изо дня в день повторяющимися мелочными заботами. Путь этот пролегал через ученье.