MOBY. Саундтрек моей жизни - [14]

Лучшим – или, может быть, худшим – временем посещения любого диджейского магазина в Нью-Йорке был день пятницы. Именно тогда в магазины завозили новые пластинки, и все диджеи города отправлялись на шопинг в Манхэттен. По пятницам я заходил в «Винилманию», или «Дэнс-Трэкс», или «Диск-О-Раму» и видел толпу из сотни диджеев, собравшихся вокруг магазинного диджея, который на большой громкости ставил новые релизы. Все собравшиеся понимали, хороша ли новая пластинка, буквально за тридцать секунд. Можно было буквально почувствовать, как все собравшиеся вздрагивают от интереса и возбуждения, слушая новую музыку. А потом все диджеи вскидывали руки вверх, спеша приобрести новую пластинку, от которой люди на танцполах будут визжать.

У меня было два недостатка: я был маленьким и белым. Большинство остальных диджеев были латиноамериканцами или неграми, причем довольно высокими. Я стоял вдалеке и надеялся, что продавец, поставивший новую пластинку, увидит мою маленькую белую ручку и, может быть, снизойдет до того, чтобы продать мне копию Break 4 Love группы Raze или Definition of a Track группы Precious.

Иногда по пятницам пластинки покупали Ред Алерт, или Фрэнки Наклз, или Джуниор Васкес, или еще кто-нибудь из легендарных нью-йоркских диджеев. Легенду всегда пропускали прямо к диджейской будке. Магазинный диджей ставил новую пластинку, тревожно смотрел на легенду, и если тот хотя бы едва заметно кивал, то все в магазине тут же кидались на новый винил, получивший благословение.

Я освоил искусство слушания сразу трех или четырех невероятно громких пластинок одновременно, просматривая корзины с ними и решая, во что вложить деньги на этой неделе. Двенадцатидюймовые пластинки были дорогим удовольствием. Я зарабатывал 800 долларов в месяц и тратил примерно 350 из них на еду и арендную плату. Соответственно, 450 оставались на пластинки, студийное оборудование и носки. Новая американская пластинка стоила 5,99, а импортная – 9,99. Достаточно было купить десять пластинок, чтобы потратить на музыку за раз больше, чем на еду за целый месяц. Так что, покупая пластинки, нужно было быть очень избирательным и проявлять стратегический подход. Я не просто слушал музыку и решал, нравится ли она мне: я еще и думал, как она будет звучать в «Марсе» и поможет ли сохранить мне работу.

В одиннадцать тридцать утра во вторник в «Винилмании» было лишь несколько диджеев, лениво просматривавших содержимое корзин. Я смотрел корзину лейбла DJ International и тут услышал, как хип-хоповый диджей поставил новую пластинку. Все рэперы начали выпускать треки в жанре хаус, чтобы попасть в плейлисты и в хипхоповых, и в хаус-клубах. Новый смежный жанр даже получил вполне предсказуемое имя «хип-хаус». У Jungle Brothers был большой хит I’ll House You, и даже Биг Дэдди Кейн снизошел до выпуска хип-хаусовой песни.

Я послушал новый трек. Некоторые хип-хаусовые записи были очень клишированными и предсказуемыми, но эта была тонкой и недосказанной – и, как ни странно, она была построена вокруг сэмпла латиноамериканских колокольчиков. Я подошел к будке и обратил на себя внимание диджея.

– Эй, что это? – крикнул я. Он посмотрел на меня, затем ответил:

– Дуг Лэйзи.

– Можно мне копию?

Он, не говоря ни слова, протянул мне двенадцатидюймовую пластинку в пластиковой обертке. Я поднял ее и прочитал надпись на упаковке: Дуг Лэйзи, Let It Roll.

– Когда песня вышла? – спросил я.

– Сегодня.

– Спасибо! – ответил я, даже побледнев от радости. Я купил еще пару двенадцатидюймовок с лейблов Strictly Rhythm и DJ International, но инстинкт подсказал мне, что круче всего пойдет именно Let It Roll.

Расплатившись за пластинки, я дошел по Кармин-стрит до Шестой авеню. Парк на пересечении Блекер и Кармин был полон грязного снега и крэковых торчков. Кто-то снял рейки с парковой скамейки и жег их в бочке. Я пошел дальше.

Я был трезвенником-христианином, работавшим в ночных клубах, где без наркотиков никуда. Я жил в грязном городе, терзаемом наркотиками, СПИДом и бандами всех мастей.

Я очень обрадовался новому винилу, поэтому зашел в «Везувий», чтобы отпраздновать покупку чашечкой кофе и маленькой буханкой хлеба. «Везувий» – это маленькая пекарня, которую основали в районе Сохо еще в девятнадцатом веке. Сколько я туда ходил, столько за прилавком стоял старик-итальянец в белом фартуке, улыбающийся и обсыпанный мукой.

– Вам цельнозерновой? – весело спросил он.

– Маленький, пожалуйста. И черный кофе.

Он улыбнулся еще шире, завернул мой хлеб в тонкую бумагу и налил мне кофе.

– Два доллара, – сказал он.

– Вот, – ответил я, протягивая ему три доллара и ощущая себя Рокфеллером, – сдачу оставьте себе.

– Спасибо, джентльмен! – сказал он, убирая деньги в шумный металлический кассовый аппарат.

Я сел за один из двух маленьких столиков возле двери и взялся за хлеб и кофе. В Сохо было тихо – большинство картинных галерей еще не открылись, – так что я посмотрел на пластинки в свете солнца, отраженном от окон галереи напротив.

Я был трезвенником-христианином, работавшим в ночных клубах, где без наркотиков никуда. Я жил в грязном городе, терзаемом наркотиками, СПИДом и бандами всех мастей. Но сейчас я сидел в тихом районе Сохо в отраженном солнечном свете и пил кофе в старинной пекарне, владелец которой улыбался мне. Я был так счастлив и доволен. У меня была идеальная новая пластинка, которую можно поставить. Идеальный кусок хлеба, который я собирался съесть. И я жил в идеальном городе.