MOBY. Саундтрек моей жизни - [13]
– Я рада, что мы не переспали, Моби, – тихо сказала она в темноте.
– Я тоже, Джанет. Спокойной ночи. А утром, проснувшись, я забрался в ее постель. Мы все-таки согрешили и занялись любовью. После посткоитальной молитвы о прощении мы легли в постель и обнялись.
– Думаешь, мы сможем воздерживаться? – спросил я, зарывшись лицом в ее волосы.
– Надеюсь, Моби, – сказала она. – Я очень хочу поступить правильно.
Джанет запрещалось водить мальчиков в комнату – мы нарушали не только закон Божий, но и правила общежития Колумбийского университета, так что, одевшись, я тайком выбрался через окно и пошел на метро. Ее общежитие сторожили охранники Колумбийского университета, но оно по-прежнему стояло на 120-й улице, так что, покинув здание, я вернулся в Гарлем, в район, где я родился. В переулках сновали бездомные в грязной зимней одежде, окруженные старыми мешками для мусора, где лежало все их имущество.
Я перепрыгнул через турникет на остановке «125-я улица» и прошел мимо тощих крэковых наркоманов, которые стояли, опершись на стену, – почти мертвых мужчин и женщин, худых, как спицы, спавших на ходу и торговавших всем, что попадет под руку. Сегодня на платформе метро продавали использованную зажигалку, журнал People пятилетней давности, кассету Пата Бенатара и ботинок без пары.
Я выудил из мусорки свежие New York Post и Daily News и в ожидании метро прочитал написанный аршинными буквами заголовок «Город убийств». Оказывается, 1989 год стал рекордным по числу убийств за всю историю Нью-Йорка. В Post была статья о подростках, которые бегали по Таймс-скверу и кололи туристов инфицированными шприцами. Все казалось нормальным: изможденные наркоманы, ежедневные убийства, жестокие, одичавшие тинейджеры. Нью-Йорк никогда не был чистым или безопасным, но в восемьдесят девятом он был грязнее и опаснее, чем даже два года назад.
А еще он был моим домом. И я никогда не был счастливее.
Там не было полиции, и подростки частенько бегали по вагонам, резали пассажиров ножами и воровали у них часы, кошельки, цепочки и кроссовки.
Приближался поезд – сначала он проявил себя едва заметным изменением атмосферного давления. Затем я почувствовал запах: характерное сочетание дезинфицирующих моющих средств, старой цементной пыли, крысиного яда и грязного воздуха. Потом вдали показался маленький белый огонек, который быстро рос в размерах. И вот станцию уже заполняет шум и визг тормозов. Я отошел на несколько шагов – почти каждую неделю я читал, как кого-то столкнули на рельсы прямо под поезд, – и задумался: сразу ли ты умрешь, попав под состав, или же еще будешь лежать, зажатый колесами, а крысы, наблюдающие за твоей предсмертной агонией, будут стоять и думать, можно уже к тебе подойти и откусить кусочек, или пока рано.
Двери поезда открылись, и я вошел. Вагон был старый и весь в граффити – и нарисованных на стенах, и вырезанных на стекле. На фиберглассовых скамейках сидели несколько пассажиров, но в одиннадцать часов холодного вторничного утра народу было немного. Я удостоился нескольких взглядов от людей, живших в еще более отдаленных районах, – доминиканцев, гаитян и ямайцев в огромных пальто; они смотрели на меня с опаской. Скорее всего, они подумали, что я наркоман – с чего бы еще тощему белому парню с длинными тонкими волосами садиться на поезд линий 1/9 на 125-й улице? Никто не смотрел ни на кого слишком долго – это могло привести к летальному исходу. Людей убивали даже за кроссовки и наушники, так что в 1989 году ничей взгляд в метро не задерживался на ком-то дольше, чем пару секунд.
Поезд направился на юг; его металлические колеса громко скрипели о рельсы каждый раз, когда мы останавливались на станции. В метро я всегда ездил стоя, держась за ремень или поручень и постоянно оглядываясь, чтобы удостовериться, что вокруг безопасно. Там не было полиции, и подростки частенько бегали по вагонам, резали пассажиров ножами и воровали у них часы, кошельки, цепочки и кроссовки. Так что я всегда стоял и внимательно смотрел на двери, ни с кем не контактируя взглядами, оставаясь анонимом, к которому никто не лез с ножом.
Я хотел сходить в «Винилманию», так что сошел на Хьюстон-стрит и направился на восток. На тротуарах таял снег, и таксисты неслись прямо по черным грязным лужам, окатывая всех, кто стоял на пешеходных переходах.
Внутри «Винилмания» выглядела так же, как любой другой диджейский магазин в Нью-Йорке: все было раскрашено черным, на стенах висели металлические полки с новыми пластинками хип-хопа и хауса, а на полу стояли длинные деревянные корзины с двенадцатидюймовыми синглами. В глубине магазина располагались местные диджеи, упихавшие свои вертушки и огромные дискотечные колонки в пространство размером с маленький гараж в пригороде. В диджейских магазинах никогда не бывало тихо. Иногда один сотрудник ставил новые хип-хоп-пластинки на оглушительной громкости, в пяти футах от него другой включал новые дэнсхолл-пластинки на оглушительной громкости, а в десяти футах третий – новые хаус-пластинки, конечно, тоже на оглушительной громкости.
