Множественные ушибы - [8]

– Хотите сказать, что знали об этом капкане?

– Разумеется. Папа их много расставил. Только он один точно знает, где находится каждый, но он нам объяснил, в каких местах надо быть осторожнее.

Греттен произносила «папа», проглатывая звук «а», отчего ее губы выпячивались вперед. Но звучало это скорее уважительно, чем по-детски. Но в тот момент меня интересовало иное.

– Кого вы ловите? Медведей?

Я смутно припоминал, что бурые медведи могут водиться в Пиренеях, но уж никак не здесь. Однако хватался за соломинку – это было единственное невинное объяснение того, что произошло со мной.

Смех Греттен лишил меня последней надежды.

– Нет! Капканы отпугивают двуногих незваных гостей.

Она сказала это так, словно ставить капканы на людей – естественно. Не веря собственным ушам, я посмотрел на ногу.

– Вы серьезно?

– Лес – наша собственность. Если кто-то в него заходит, пусть пеняет на себя. Что вы делали на нашей земле?

Прятался от полицейской машины… Надо было выбирать меньшее из двух зол.

– Забрел по нужде.

Греттен хихикнула и сразу оттаяла.

– Готова спорить: теперь жалеете, что не потерпели.

Я изобразил улыбку. Она, разглядывая меня, перебирала пальцами грубую гриву игрушечной лошадки.

– Матильда утверждает, будто вы дикий турист. У вас отпуск?

– Что-то вроде этого.

– Очень хорошо говорите по-французски. Завели французскую подружку?

Я покачал головой.

– А английская есть?

– Нет. Когда я смогу уйти?

Греттен перестала поглаживать конскую гриву.

– А что? Спешите?

– Меня ждут люди. Будут обо мне беспокоиться.

Ложь прозвучала неубедительно даже для меня. Греттен откинулась назад, опершись сцепленными за спиной руками о качалку. Майка туго обтянула ее груди. Я отвел взгляд.

– Вам пока нельзя уходить. Вы еще не здоровы. Не забывайте, вы чуть не умерли. Должны быть благодарны.

Она сказала это во второй раз, словно угрожала. Крышка люка за ней осталась не запертой, и мгновение я раздумывал, не совершить ли побег. Но вынужден был смириться с реальностью: бегство в тот момент стало бы не самым удачным выбором.

– Мне пора, – заявила Греттен, поднимаясь с лошадки, которая резко качнулась.

Она наклонилась, чтобы открыть тяжелую крышку люка, и джинсы плотно натянулись на ее теле. Шоу получилось более впечатляющим, чем требовалось. И когда Греттен распрямлялась, я перехватил ее взгляд и решил, что сделано это было не случайно.

– Не могли бы вы оставить люк открытым? Мне не хватает воздуха.

Она весело, по-детски рассмеялась:

– А куда же он делся? Если бы не хватало, вы не смогли бы дышать и умерли.

Крышка за ней закрылась. И хотя я ждал этого звука, тем не менее вздрогнул, услышав, как она задвигает засов.

Я не помню, как заснул. А когда проснулся, на чердаке сгустились сумерки и повсюду плавали тени. Повернув часы так, чтобы на них падал свет, я увидел, что уже десятый час. Прислушался к звукам снаружи, но ничего не уловил. Ни шепота, ни птицы, ни насекомых. Возникло ощущение, будто я последний человек на земле. Принесенный Греттен поднос с едой по-прежнему оставался возле постели. На нем стояли наполненная водой бутылка из-под вина, чашка с молоком и два куска домашнего хлеба. Удивительно, но я испытывал голод. Молоко оказалось холодным и жирным, и по привкусу понял, что оно козье. Обмакивая в него хлеб, подумал, что тем, что принесла девушка, мой голод даже не притушить. Но оказалось, что тот, кто готовил еду, знал свое дело. Прожевав раз-другой, я почувствовал, как сначала идет на убыль, а затем и вовсе пропадает аппетит. И, отодвинув остатки трапезы, вновь улегся на кровать.

Вскоре я, сытый, лежал и смотрел на темнеющие балки крыши, прислушиваясь к боли в ступне, которую дергало с ритмичностью метронома. Я никак не мог решить: кто я в этом доме – пленник или пациент? За мной хорошо ухаживали, и, если принадлежавший ферме лес напичкан незаконными ловушками, ясно, почему хозяева не желали рисковать и везти меня в больницу.

Но затем рассуждения поворачивали в неприятную сторону. Я по-прежнему заперт в амбаре, и никому не известно, где я нахожусь. Как повернутся дела, если мне станет хуже? И что произойдет, если я поправлюсь? Выпустят и позволят уйти?

Весь в поту, я ворочался и метался на комковатом матрасе, пытаясь устроиться поудобнее. И в какой-то момент опять задремал и опять оказался в той рощице, где бросил машину, и теперь пытался стереть пятна крови с ремня безопасности. Они не отчищались, и ремень колотил по сиденью – громче, громче, громче… Я проснулся, однако звуки не прекратились, теперь они раздавались из-под пола. Потребовалось несколько мгновений, чтобы до меня дошло: кто-то поднимается по лестнице. Проскрежетала отодвигаемая задвижка, и крышка люка открылась. Падая, она грохнула по полу, и мужчина с лампой и охотничьим ружьем в руках, бухая ногами по ступеням, одолел последний метр на чердак. Лет пятидесяти, крепко сложенный, грудь, как говорится, колесом, волосы серо-стального цвета, высушенное солнцем лицо искажено гневом. Он не наставлял на меня ружье, но нес его так, будто подумывал, что неплохо бы это сделать.

Я вжался спиной в стену и смотрел, как мужчина громко топает ко мне по полу чердака. Следом за ним по лестнице поспешно поднималась Матильда.