Многоликий. Олег Рязанский - [79]

   — Я тебе не господин! — бросил Степан. — Сколько можно повторять!

Варсонофий задумчиво смотрел на стену, за которой исчезли две тёмных фигуры. Он повернулся, чтобы идти в свою келью, и тут его окликнул со стены голос:

   — Брат Варсонофий!

   — Тут я. — Монах оглянулся и увидел Степана, сидящего на верху. — Ты что, передумал?

   — Книги у меня в келье остались... жалко бросать, особенно одну... Взял бы себе?

   — Иди с Богом, не волнуйся, книг я не оставлю. Да будет тебе Москва не мачехой — матерью. — Монах вздохнул: — Обеднела земля Рязанская ещё на одну светлую голову и на одну твёрдую руку.

Глава тридцать вторая

Степан и Юшка, переправившись через Оку в стороне от шумной переправы у Коломны, оказались на Московской земле. Отсюда уже не таясь поехали вдоль Москвы-реки путём, знакомым ещё с тех времён, когда ходили в облике певцов разведывать, как строят каменный кремль.

Степан грустил. Юшка, по обыкновению, играл на дудочке, чаще простое и печальное. Три заводных коня, груженных собранными вьюками, поматывали головами в такт дудочке.

В Москве направились к дому Семёна Мелика. Его жена, удивительно моложавая для своих сорока лет, статная, красивая женщина, встретила их приветливо, хотя никогда до того не видела, а только слышала от Семёна.

Весь сторожевой полк, воеводой которого давно уже стоял Мелик, знал, что его жену когда-то давным-давно, когда Семён был рядовым гридем, а Настя одной из самых красивых молодок на Москве, похитил, уезжая в Орду, баскак. Семён в одиночку налетел на баскака, хотя того сопровождал десяток воинов. Баскак от самоуверенности потерял осторожность, поэтому Мелику удалось отбить у растерявшихся ордынцев жену. Он ускакал, посыпая свои следы «чесноком» — железными шариками с длинными шипами. Попадая в копыта обычно некованых татарских лошадей, «чеснок» выводил их из строя. Средство жестокое, но действенное, в сторожевых боях проверенное. Семён успел доскакать до ельника, где загодя приготовил засеку, обошёл её, ведя коня в поводу, несколькими ударами припрятанного топора свалил уже подрубленную ель, закрыв единственный проход в засеке, и умчался, оставив разъярённых татар ни с чем. Больше пяти лет после пережитого волнения Настя не могла родить, пока однажды золовка не уговорила её сходить на богомолье к отцу Сергию. Вскорости Настя понесла и родила мальчика.

Хозяйка усадила гостей за стол. Степан украдкой поглядывал на неё, вспоминая об Алёне. Что-то общее было в чертах этих красивых женщин, несмотря на разницу в летах, — за внешней мягкостью скрывалась сильная воля. Юшка же, не терзаемый пустыми думами, ел и похваливал, от чего хозяйка улыбалась, и на щеках её проступали ямочки. Потом он сел на крыльцо и заиграл на дудочке. Настя подсела к нему, и Юшка, к удивлению Степана, вдруг сделался словоохотливым и рассказал ей грустную историю изгнания из Рязани.

Вечером Семёну Мелику свою историю Степан рассказывал куда короче и гораздо менее красноречиво, нежели внезапно разговорившийся днём Юшка.

Воевода выслушал, задумчиво покачал головой и произнёс одно-единственное слово:

— Властитель...

Князь Дмитрий Иванович принял Степана через день. В отличие от Мелика он был многословен:

   — Я рад, что ты пришёл ко мне. Я тебя ещё в бою приметил и в дни твоего посольства к тебе присматривался. Но вот что хочу сказать: ты на Олега Ивановича зла не держи. Он князь своей земли и поступил по-княжески. Не сотниково и даже не боярское дело осуждать князя, государя за совершаемые им тайные деяния на пользу своего государства.

Государь... Это слово Степан услышал в тот день впервые. Он во все глаза смотрел на Дмитрия Ивановича.

   — По-твоему, великий князь, правы латиняне, утверждая, что цель оправдывает средства?

   — Латиняне были не глупы, если говорили это.

Степан вспомнил слухи о не очень высокой образованности московского князя, что особенно грело тщеславие Олега Ивановича.

   — Я бы только уточнил: не средства, а поступки.

   — В чём ты видишь разницу, великий князь?

   — Не знаю, мне так чутьё подсказывает. Ну да ладно об этом... Я тебя, сотник, вотчиной жалую! А служить будешь под началом воеводы Семёна Мелика.

Вотчина оказалась той самой, коей владел ПажинХаря до своего бегства в Рязань.

   — Не разбрасывается наш князь вотчинами, счёт им ведёт, — сказал с явным одобрением дьяк дворцового приказа, выписывая сотнику грамоту на владение. — Пажин убежал, ты прибежал, — чего попусту земле-то простаивать.

Дьяка пришлось угощать в кружале, да и Степан с Юшкой, вопреки заведённому на меже правилу, воздали должное тем медам, что подавал хозяин.

Как домой добрались, не помнили. Вроде верхом...

Поутру, злые с непривычного похмелья, они поскакали с провожатым в Пажиновку, благо, находилось сельцо недалеко от города.

Когда прискакали, Юшка сунул грамоту прямо в нос оторопелому тиуну. Тот опешил, долго не мог понять причины внезапной перемены владельца, но под грозными взглядами смирился и повёл гостей к господскому дому.

Шли гуськом: впереди тиун, за ним Юшка, победно оглядываясь, затем понуро Степан.

Дом стоял на пригорке, был обнесён крепким, нещелястым забором с большой, украшенной затейливой резьбой калиткой. Всем своим видом он говорил о рачительности хозяина и его любви к порядку. К дому примыкали хозяйственные постройки, за которыми начинался плодовый сад.