Многоликий. Олег Рязанский - [74]

   — В Тверь был послан Третьяк, в Литву — Федот Дюжий, в Орду, к Мамаю — Салтык.

   — Зачем ты заговорил об этом? — спросил наконец Олег Иванович.

Голос его был тих и спокоен.

   — Я хочу знать правду! — Теперь, когда Степан сделал первый, самый страшный шаг, он говорил убеждённо, твёрдо, как и подобало воину и песнетворцу.

   — Какую?

   — Разве она бывает разная? У каждого своя?

   — Бывает, что и так. Но не у каждого князя, а у каждого княжества. — Олег Иванович тем самым как бы поднимал свои поступки над личным, корыстным.

   — Выходит, есть правда рязанская, правда московская, тверская?

   — Да, выходит. Есть, была и будет.

   — Значит и то, что русские земли врозь, есть, было и будет?

   — Ты говоришь — русские земли, я говорю — княжества.

   — Да что ты с ним словами-то перебрасываешься, Олег Иванович? — с елеем в голосе спросил старый Милославский. — Он тебя, если подумать, предателем назвал!

   — Не было такого слова произнесено! — раздался хриплый голос боярина Корнея.

   — Я слово «предатель» не произносил, князь Милославский, — сказал Степан. — Это ты его сейчас выкрикнул, потому что в душе твоей оно давно себе гнездо свило!

Старик вскочил и ринулся с посохом на обидчика:

   — Сколько тебе в Москве золота отсыпали?

Олег властно остановил его, повысив голос:

   — Тише, други! — И обратился к Милославскому с мягкой укоризной: — Зачем же так сразу о золоте московском думать? Стольник ещё совсем недавно сотником был. На пути государственной мудрости он только первые шаги делает. Первые всегда простыми кажутся. К примеру, если перед Русью враг, поганые, то надо встать всем миром, плечом к плечу и закрыть общему врагу путь общими силами. Так, Степан?

   — Воистину так, государь!

   — Только вспомни: сколько уже в прошлом князей в борьбе против Орды рядом с Москвой становилось? И где они теперь? Где князья можайские, серпуховские, кашинские, коломенские, галичские, Вяземские, белозерские? А? Под рукой Москвы! Кого купила, кого склонила и сломила, кого просто так, на красных словах слопала. Теперь к южным княжествам тянет руку. Доносят мне, что и Воротынские, и стародубские, и северские, и многие иные князья к Дмитрию послов шлют, торгуются, приноравливаются, как бы удачнее московское ярмо московским же бархатом подбить да московским золотом изукрасить! — Голос князя окреп, загремел под сводами палаты. — А Рязань наша старше Москвы! После Киева, Новгорода да Чернигова Рязань — следующая! Так, други?

   — Так, — ответил нестройный хор голосов.

   — Почему Рязань должна под руку Москвы идти? Молчишь? — Олег Иванович окинул взором ближних мужей. Те сидели, гордо выпрямившись, посуровев в лицах, иссечённых шрамами в нескончаемых битвах на краю Поля. Олег Иванович продолжил, словно читая в душах собравшихся: — За нашей спиной Москва богатеет, пока мы с Диким полем сражаемся. На наших костях каменный кремль возводит! Я, стольник, тоже за единение, но не вокруг Москвы, а вокруг истинного бойца на границе с Ордой — вокруг Рязани нашей любимой!

Бояре и воеводы вскочили, ещё мгновение — и палата взорвалась бы приветственными криками, но Олег Иванович властно остановил всех мановением руки:

   — А для того нам потребно силы собрать!

Вот теперь можно было излить восторг в криках, радостных и грозных. Рязанский князь слушал, кивая головой. Когда крики умолкли, он тихо, устало даже, продолжил:

   — И потому мне надобно Мамаю глаза отвести, — вздохнул и совсем по-отечески, почти ласково сказал: — Думаю, что молод и неразумен ещё стольник.

   — Вестимо, — согласился молодой Кореев.

   — В его годы неразумным оставаться — хуже воровства, — сказал мстительно старый князь Милославский.

Бояре одобрительно загудели.

   — Любить надо свою Отчизну! — назидательно произнёс Ахломатый.

   — Эх, боярин! — повернулся к нему Степан. — Я ли нашу Рязань не люблю? Выйдешь на башню, глянешь на Оку-реку — сердце занимается от красоты того, что открывается взору. Люди рязанские веселы, на руку легки, в работе споры, в бою неуступчивы. Сколько нашему народу довелось горя вынести, другой бы, казалось, озлобился, а рязанец — нет, всё так же со щитом на спине, с мечом на боку пашет свою нежирную пахоту. Я о Рязани песни слагал ещё в юности и не устану славить её всю жизнь. Только не устоять нам против Орды без Москвы!

   — Что ж, стольник, давай разочтём, — подхватил его последние слова Олег Иванович, не позволяя встрять в разговор старому Милославскому, уже изготовившемуся произнести гневную речь. — Ну поднимемся мы вместе с Москвой и на поганых пойдём. Хорошо, знатно, любо — слава и победа! Верю. А потом что? Победим мы Орду объединёнными силами, то есть единым русским кулаком. — Для наглядности Олег Иванович растопырил пальцы, медленно сжал их в кулак и нанёс невидимому противнику резкий короткий удар. — Только нашего, рязанского в этом общерусском кулаке сегодня — всего один палец. Да и тот, если смотреть правде в глаза — мизинный. — Олег распрямил мизинец. — А у Москвы три. — Резко выбросил три пальца. — И добычи она мне выделит всего на один палец, себе же возьмёт на три, а то и больше. Мы её знаем, Москву-то... Так что стану я после победы ещё беднее и слабее в сравнении с Москвой. И когда Орда от поражения оправится, не на Москву сильную пойдёт набегом, а на меня, как уже было недавно. Так?