Много добра, мало зла - [190]

Цюнхуа обернулась, отец и мать отошли далеко и смешались с толпой стариков и молодежи. Она посмотрела по сторонам, вдовы, словно по линейке выстроившиеся в одну линию, стояли на коленях перед высокими и низкими могилами мужей.

Она встала и посмотрела под ноги, река, извиваясь, медленно текла куда-то, словно зеленый шелковый платок, несомый ветром.

7

Мелькнул и прошел день поминовения Цинмин. Жизнь ровно и упорядоченно текла по-прежнему.

Пришла пора различных земледельческих работ, крепкие ростки стали объектом, которому прислуживали. Их удобряли, выпалывали сорняки, лечили, для всего этого требовалась дождевая вода, и тогда можно было выполнить работу!

Вся семья стремилась успеть выйти из дома до рассвета, на поле они скидывали обувь, закатывали штанины до колен, ступали в мягкую землю и начинали трудиться. К полудню солнце припекало так, что даже самые трудолюбивые крестьяне делали послеобеденный перерыв. Они возвращались домой, наливали полчайника холодного чая, затем накладывали пиалу блестящей гречи и с удовольствием съедали ее подчистую. А потом пододвигали стул и в тени и прохладе, закрыв глаза, позволяли удовольствию обволакивать себя. Когда проходило время обеда, солнце переставало так жечь. Можно было встать, зевнуть и идти на поле босиком, с высохшими испачканными в грязи на поле ногами, продолжая бесконечную работу.

Цюнхуа не отдыхала.

Под палящим солнцем все было безжизненно и апатично – листья, ростки, отец и мать. И только Цюнхуа не испытывала апатии, словно тыква, что катится по склону, она не могла остановиться, кубарем катилась с заливного поля, потом снова возвращалась. Лоб ее был весь в каплях пота, но она его не вытирала, мокрой была и вся спина, несколько волосков прилипло ко лбу. Мать пожалела ее, выпрямилась и позвала:

– Может, отдохнешь?

Цюнхуа свирепо втоптала несколько цветков ряски в грязь, выдернула кустик сорняка, вместе с корнем черная земля полетела на поле, Цюнхуа ответила сквозь зубы:

– Не буду отдыхать.

Отец Чуньшу с трудом выпрямился, он устал до неузнаваемости, но, увидев, как ведет себя Цюнхуа, не осмелился отступить с полдороги, подвернув рукава, он вытер пот и, как деревянный, приступил к новой грядке.

Закончив пропалывать сорняки, отец и мать перевели дух, решив, что теперь можно передохнуть.

Еще с утра мать Чуньшу заметила неладное. Лежа в постели и поглаживая онемевшие ноги, она услышала какой-то стук во дворе. Накинув одежду, женщина вышла во двор, Цюнхуа в легком платье махала цапкой для навоза в сторону загона для свиней.

– Что это ты делаешь? – спросила мать.

– Замачиваю навоз, – ответила Цюнхуа.

– Так еще рано второй раз удобрять побеги!

– Рано или поздно – этим все равно придется заниматься, навоз, замоченный рано, лучше всего.

Мать вернулась в комнату. Отец, у которого ныли все косточки, спросил:

– Что она там делает?

Мать, смеясь, ответила:

– Говорит, что собирается вымачивать навоз.

Отец нахмурился, накинул одежду и встал.

– А ты куда? – спросила жена.

– Приму вызов, – ответил старик, скрипнув зубами.

Он сдался, когда навоз еще не весь был вымочен. На третий день, услышав снаружи звук, издаваемый цапкой, отец со вздохом сел на кровати и, дрожа, сказал жене:

– Как хочешь, но останови ее, если это продолжится, то моя жизнь кончится в куче навоза.

Оказавшаяся в затруднительном положении мать спросила:

– Как остановить? Она же ничего плохого не делает?

Отец отмахнулся:

– Разве сегодня в городе не проходит ярмарка? Пусть идет туда!

Мать вышла и без обиняков сказала:

– Иди, прогуляйся на ярмарку! Если продолжать в том же духе, то, боюсь, отец не выдержит.

Цюнхуа подняла глаза и устало посмотрела на мать, седые волосы которой трепал утренний ветер. У Цюнхуа сжалось сердце, она вспомнила, что в тот день, когда случилось несчастье с Чуныну, мать, стоявшая на горном хребте, выглядела так же, как и сейчас. Она прислонила цапку к стене и вошла в дом. Мать увидев, что девушка не в себе, подумала, что снова что-то случилось, поэтому пробормотала:

– Куда ты?

Цюнхуа вошла в комнату, бросив наружу:

– Переодеться, на ярмарку пойду.

Она одна пересекла ущелье, постояла наверху, глядя вниз: через угольный завод уже проложили новую тропу. В этот раз Цюнхуа не пошла там, а выбрала дальний путь – на полтора-два километра длиннее.

Она снова увидела ту реку, в этом месте река внезапно становилась шире, на поверхности сверкала рябь, словно тонкая черепица. Цюнхуа села на берегу передохнуть, ее взор перенесся в необозримую даль.

За спиной вдруг послышался шум мотора мотоцикла. Обернувшись, Цюнхуа застыла в изумлении: подняв облако пыли, к ней подъехал развозчик. Увидев девушку, он отпустил ногу, и мотоцикл остановился. Цюнхуа рассмеялась, глядя на него. Развозчик громко спросил:

– На ярмарку идете?

Цюнхуа кивнула в ответ. Мужчина махнул рукой:

– Залезайте, я вас подвезу.

Цюнхуа повернулась и взглянула на заднее сиденье мотоцикла:

– Да ладно, везите свой товар!

Развозчик засмеялся:

– Если не стесняетесь, то можно и потесниться.

Немного поколебавшись, Цюнхуа, стиснув зубы, перекинула ногу и забралась на мотоцикл.

Мотоцикл мчался вдоль реки, тростник по обоим берегам также склонялся в сторону низовья реки под порывами ветра. Из его зарослей внезапно вылетели белые журавли, они махали крыльями, улетая ввысь.