Мнимая смерть - [83]

Это может означать, что подозрения Анетте насчет Стефана небезосновательны, что он убил Хенриэтте за то, что та разрушила его семью и хотела унизить их еще больше, сняв об этом кино. Но Стефан уже мертв: либо сам лишил себя жизни, либо ему кто-то помог. И это многое меняет, продолжает Хеннинг цепочку размышлений. Но кто мог быть заинтересован в смерти Стефана? С другой стороны, у молодого парнишки могли быть тысячи причин того, чтобы расстаться с жизнью, никак не связанных ни с «Шариатской кастой», ни с Хенриэтте, ни с Ингве. Кроме того, существует еще одна возможность, которой он пока не уделил своего мыслительного внимания: вполне вероятно, что Стефан умер от естественных причин.

Голова у Хеннинга начинает идти кругом. Он знает, что ему не следует обсуждать это с Анетте, но больше не с кем, а ему обязательно надо поделиться с кем-нибудь своими мыслями, причем именно сейчас, когда их так много.

— Вы когда-нибудь обсуждали свой сценарий с Ингве?

— Хенриэтте наверняка обсуждала, но я никогда не присутствовала при их встречах по этому поводу, если вас это интересует.

— Как ты думаешь, они говорили об истории Гордеров?

— Представления не имею.

— Довольно грубо выставлять собственного любовника в подобном свете.

Он произносит эту фразу так, что она звучит и как вопрос, и как утверждение. Анетте фыркает.

— Вы что, думаете, это сделал Ингве?

— Нет, не обязательно.

— Вы не знаете Ингве. Он такой славный.

— Такой славный, что помог Хенриэтте найти опцион на ее художественный фильм?

Анетте улыбается. На самом деле Хеннинг впервые видит, как она улыбается.

— Да, и поэтому Хенриэтте подпустила его к себе, как мне кажется.

— Это было только один раз? То есть об отношениях речь не идет?

Она отрицательно качает головой, сдерживая смех.

— О нет.

Анетте не поясняет. Он не настаивает. Он работает не в желтой газетенке.

— Ее парень узнал об этом?

— Махмуд? Нет, не думаю.

— Как бы он, по-твоему, отреагировал на ваш фильм? Считаешь, он не подумал бы, что Мона, то есть Хенриэтте, возможно, изменяла своему любимому и в реальной жизни? Ведь все остальное соответствовало действительности?

— Не знаю, — отвечает Анетте. — Теперь это все равно неважно.

— Но разве Хенриэтте не задумывалась об этом, когда писала сценарий? Вы это не обсуждали?

— Ну, мы…

Она задумалась. Мыслительный процесс не завершается развернутым ответом.

— В общем, Хенриэтте совершенно спокойно использовала своего парня в качестве прототипа героя, которого все обводят вокруг пальца? Тебе бы понравилось, если бы твой парень так с тобой поступил?

— Нет у меня никакого парня.

— Нет так нет. Но ты понимаешь, о чем я говорю.

— Ну да. Может, Хенриэтте и разговаривала с Махмудом об этом, мне-то откуда знать? Может, она объяснила ему, что не стоит воспринимать все буквально, что мы не считаем его идиотом, которого надо убрать с наших улиц. Я понятия не имею.

Она равнодушно пожимает плечами.

— Он сторонник законов шариата и худуда? Об этом тебе что-нибудь известно?

— Ни за что бы не подумала.

— Так что Яшид из сценария — это не фанатичный мусульманин-фундаменталист?

— Нет.

— А почему тогда вы забили Мону камнями? И разве для того, чтобы подвергнуться избиению камнями в соответствии с законами шариата и уложениями худуда, не надо исповедовать ислам?

— О Господи, да вы ведь на самом деле ничего не поняли.

— Ну так объясни мне! Начни с первой страницы!

Анетте вздыхает.

— Задача фильма — рассказать о том, что в действительности творится на свете, что может стать норвежскими буднями, если здесь позволят закрепиться исламистским экстремистам, если им позволят свирепствовать в нашей стране. В таком случае не будет иметь значения, норвежец ты или мусульманин. Как, по-вашему, будет выглядеть Осло лет через тридцать-сорок? Конечно же, большинство из нас будут замечательными мусульманами с промытыми мозгами. Именно поэтому Яшид — совершенно обычный мусульманин, а Мона — совершенно обычная норвежская девушка. Чтобы заставить людей немного задуматься.

— Ах вот оно как.

— Да, разве это так сложно?

Анетте смотрит на него как на ученика начальных классов.

— Нет. Но ведь ничто не указывает на то, что будет именно так, Анетте. Например, у нас только единицы считают, что законы шариата должны главенствовать над норвежскими законами.

— И что из этого?

Хеннинг морщит лоб.

— Что из этого? Да то, что предпосылки, на которых основывается сценарий вашего фильма, ошибочны! Они не имеют ничего общего с действительностью! У вас что, тоже появилось болезненное желание умереть от восьми пистолетных выстрелов?

Анетте поднимает глаза на грозные серо-стальные тучи.

— Хенриэтте наверняка сейчас там, вместе с Тео, пока мы тут разговариваем. Не знала, что вы так любите мусульман.

Хеннинг делает вдох и громко выдыхает. На лице Анетте появляется тень раздражения.

— Некоторые стороны ислама и шариата мне совсем не по душе, но то, что делаете вы, может только ухудшить положение. Взаимная интеграция и все такое.

— Оставьте это для праздничных тостов. Кроме того, это не имеет никакого отношения к Стефану.

Хеннинг плотно сжимает губы, чувствуя, что ему хотелось бы продолжить дискуссию, но это бессмысленно. Вместо этого он начинает думать о Стефане и о «Романсе». Он хорошо помнит времена своей юности, когда все молодые люди его возраста обливали себя дезодорантами с ног до головы, чтобы произвести впечатление на девушек. Поэтому воняло везде — в раздевалке физкультурного зала, в классах, даже во дворе школы. Может быть, именно поэтому Турбьерн Скагестад почувствовал запах в палатке, когда обнаружил труп.