Мне снился сон… - [34]

В гостиной и ресторане было много знакомых, да почти все. Четверо или пятеро итонцев, славных ребят, с которыми Энтони поздоровался издали кивком. Двоих парней он знал по академии «Сендхерст»: на год и на два старше его самого, один из роты «Ватерлоо», другой – из «Инкерман». С ними он с удовольствием обменялся рукопожатиями. Кого-то знал близко по давним семейным связям, кого-то просто по именам, без тесного общения. А вот и хозяин вечеринки, старина Руперт!

Молодые люди обнялись. Они были друзьями: два года жили в одном номере общежития, причём, объединились по обоюдному желанию.

Когда Энтони поступил в Ноттингемский университет, он поначалу стал жить сам, в люксовом номере. Было очень неплохо: две комнаты и кухня, где ему готовила приходящая служанка. Отец положил ему хорошее ежемесячное содержание – хватало на всё. К концу учебного года у Энтони образовалось уже много приятелей. Он сам был общительным юношей, а жизнь в университете кипела. И не столько на лекциях, сколько в кампусе – чудесном «University Park Campus», который ребята называли сокращённо «Ю.Пи.» Здесь, в Центре искусств, ставила спектакли театральная труппа, где Энтони стал одним из актёров. Вошёл в актив Студенческого союза, который располагался в Портленд-билдинге – здесь же, в Парковой зоне. К нему в люкс толпами стали ходить ребята, часто с подружками, вечера проходили весело. Но скоро это стало его утомлять, да и заниматься мешало. Энтони же хотел получить основательные знания по своей специальности «Право и общественные науки». К тому же он посещал и лекции другого факультета – «Точные и естественные науки».

К середине второго курса Энтони Энкоредж и Руперт Ванбург решили объединиться. Они сняли спаренный люкс. Теперь одну неделю двери для всех друзей были открыты на половине Руперта, вторую – на половине Энтони. Можно было присоединяться к компании или удаляться к себе. Это оказалось отличным выходом. Энтони и Руперт ладили прекрасно. Их семьи были давно хорошо знакомы. Руперт учился на медицинском факультете, здание которого вместе с университетской больницей образовывало Королевский медицинский центр. Вся эта территория также примыкала к Ю.Пи. Кампусу. Энтони, чей инстинкт познания был безграничен, ходил и с Рупертом на лекции, правда, не слишком часто…

Руперт, в бежевой рубашке с монограммой и твидовом пиджаке от Кардена, выглядел совсем не по-американски. Крепко взяв Энтони за руку, он отвёл его к столику.

– Ты по-прежнему предпочитаешь бордо? Есть Линч-Баж и Шато-Лафит.

– Лафит, – кивнул Энтони. – И салат с фуагра.

Они выпили за встречу.

– В Штатах бешенный ритм и жизни, и работы. Особенно в госпиталях. Я практиковал в Вашингтоне, в отличной клинике. Там прекрасное оборудование, и условия для врачей, для больных, лаборатории результаты выдают почти мгновенно. Очень полезно поработал. Но, знаешь, я так и не привык к бесконечным воплям: «Давай!», «Быстрей», «Чёрт!», «Мы его теряем!». От «Макдональдсов» просто воротило. То ли дело бары в Портленд-билдинге, в нашем Шервудском лесу, помнишь?

Ещё бы не помнить! «Шервудским лесом» Энтони и Руперт называли Кампус Университетского Парка, ведь он располагался как раз на том месте, где в двенадцатом веке шумел Шервудский лес и бродили лучники Робина Гуда…

Недалеко, в круге весело щебечущих женщин, Энтони увидел Памелу Винеблс… нет, теперь Мортон. Она смотрела на него, улыбаясь. Памела, Пэм, его первая любовь… Они оба были на первом курсе, познакомились в Уоллатонском парке, когда оба пришли осмотреть дворец Уоллатон-холл. Юная, тоненькая, с восторженно распахнутыми глазами, в шёлковом платье с рукавами-крылышками и под пояском, она показалась ему девушкой из того далёкого времени, жительницей этого дворца. У них были романтичные отношения и страстная близость. Они ходили в церковь Сент-Мэри, в Каунти-холл, особенно любили гулять в парке Арборетум. Пэм училась на факультете биологических наук, жила в другом кампусе – Sutton Bonington, но это не имело значения. Она оставалась в люксе Энтони, отдавалась ему с таким неистовством, которое сначала ошеломило молодого человека, потом восторгало и возбуждало, а через время стало утомлять – не физически, а морально. Причём, днём Пэм выглядела такой наивно-невинной девочкой, что трудно было поверить…

А потом Пэм объявила ему, что влюбилась в другого человека – в студента-старшекурсника Джона Мортона. Мортон был лидером Студенческого союза, в нём явно проглядывался будущий парламентский деятель. Так, кстати, и случилось: ныне Мортон довольно активный и успешный политик… Пэм уходила с заламыванием рук, слезами и раскаянием, в полной уверенности, что разбивает Энтони сердце. Он не стал её тогда разочаровывать, разыграл глубокую скорбь – недаром участвовал в спектаклях! Но в душе был благодарен девушке: она избавила его от тягостного и подловатого поступка – самому разорвать связь… Им приходилось иногда пересекаться, и Энтони явно видел: Памела считает, что повергла его в пожизненную любовную тоску. То, что Энтони всё ещё был не женат, питало эту её фантазию. Вот и теперь она смотрела на него ласково и кокетливо. Энтони не стал разочаровывать бывшую подружку: улыбнулся с налётом печали, вздохнул как бы украдкой и медленно отвёл взгляд… Получилось неплохо!