Мне бы в небо - [85]

Шрифт
Интервал

почему-то есть муж.

Как-нибудь, когда телефонный разговор будет не за мой счет, я поинтересуюсь: а почему, действительно? Как она этого добилась?

— Ты меня слушаешь?

— Если собираешься меня встречать, то тебе уже пора выходить. Опаздываешь.

— Голос у тебя тот еще, — не отстает она. — Наклюкался? Ты мне нужен, Райан. Я вытягиваю это торжество на собственных плечах, совсем одна. Не пей, у тебя от этого настроение портится. Становишься ужасно вредным.

— У меня сегодня знаменательный день.

Я наблюдаю за вереницей пассажиров — как они размещают ручную кладь, возятся с креслами и подголовниками. Народу меньше, чем мне хотелось бы, к тому же публика не слишком репрезентативна и в целом старовата. По моим подсчетам не больше трети летят по служебным делам и смогут по достоинству оценить великий момент. Остальные — по большей части тетушки, дядюшки и дедушки, собравшиеся в дорогу, чтобы помочь снимать роды на видео или задувать свечки на именинном пироге. А может, они все это уже проделали и тащатся обратно домой.

— Завтра еще знаменательнее, — возражает Кара. — Ну почему нельзя на полминуты взять себя в руки и прикрутить расшатанные шестеренки в мозгу? Слушай, мама спрашивает, тебе комнату приготовить или просто диван разложить?

— Комнату.

— Так и знала. Ты же всю почту сюда перенаправил.

Вот, значит, к чему дело идет. Туман постепенно рассеивается, и скоро мне будет видно все — насколько позволяет кривизна земного шара. Счастье, что есть эта кривизна, эта незаметная глазу шарообразность. Какой смысл в путешествиях, если можно охватить взглядом весь мир? Наверно, именно поэтому билет в один конец не дешевле билета туда-обратно. Любой билет — в путь по кругу, просто иногда круг нарезан на совсем маленькие кусочки.

— Привези маме сувенир, что ли. По-моему, она догадывается, что твоя основная цель — держаться от нее подальше. Какой-нибудь пустячок купи.

— Дважды неудачница готовится завтра наступить на третьи грабли. Отдохни со своей проницательностью. И вообще, кто-то мне талдычил насчет «будь самим собой».

— Подарок — для подстраховки, вдруг у тебя не получится.

— Самолет уже покатился, тебе пора за руль.

— Не вопрос, братишка. Мы уже едем. Вот, поднимаю телефон. Слышишь, как храпят-сопят? Вся семейка дрыхнет, Кара ведет машину. Как обычно. Так что не смей пить, ни капли. Не начинай праздновать заранее.

— Буду пить, — упрямо говорю я. — У меня меридиан.

— Ах, это.

Она мастерски управляется с простенькими словами, вот мне и достались сложные.

— Мягкой посадки. Погодка тут, доложу я тебе. На юге небо все черное, ветер поднимается, уже тонны всякого мусора разметал по дорогам, с возмутительной причем скоростью.


Пока самолет взлетает, я готовлю все необходимое. На пустое сиденье слева кладу свой верный наладонник; на его янтарном экране размером с кредитку ломаной линией изображен наш маршрут, программа настроена так, чтобы по нему перемещался крошечный самолетик. Форт-Додж, Айова, станет исторической вехой — мне всегда нравилось это название. Конечно, мои подсчеты весьма приблизительны, возможно, я уже и пересек заветную черту, но такого рода неопределенность даже приятна, она щекочет нервы, усиливая предвкушение. С учетом високосных годов и космических колебаний, наши юбилеи — и не юбилеи вовсе, наши дни рождения принадлежат кому-то другому, а трое волхвов проскочили бы мимо Вифлеема, если б попытались дойти туда сегодня, ориентируясь по старым звездам.

Затем я достаю одноразовый фотоаппарат, купленный утром в сувенирном магазине Маккаррена. В нем нет вспышки, и я задаюсь вопросом, не испортит ли это снимки. Хотя — лучше освещенного места нарочно не придумаешь. Попрошу кого-нибудь меня сфотографировать, еще не решил кого, но непременно бизнесмена. Фотограф должен понимать, что за событие ему довелось запечатлеть, должен оценить его масштаб и значение. Тогда он даст себе труд держать аппарат ровно, не трястись, не совать пальцы в объектив. Мне нужно как минимум пять снимков с разных ракурсов и еще один — с сиденья позади меня, чтоб видны были только волосы. Как правило, именно так я вижу других пассажиров, а они меня. Если будет слишком отсвечивать, опущу шторку на иллюминаторе. Впрочем, сейчас, когда самолетик на экране пересекает границу штата, а настоящее небо заволакивают тучи, помех со стороны солнца не предвидится, оно едва выглядывает, разбрасывая лучи над грозовым фронтом.

И конечно, я вытаскиваю тот пошлый рассказик, который накатал после смерти отца, перед моим печальным годовым отпуском, когда мне постепенно открылся истинный смысл песен о дорогах. Рассказик получил свою порцию издевательских насмешек, а потом поселился в кармане моего дорожного пиджака, где и истлевает потихоньку до сих пор. Сюжета не помню, честное слово, помню только, что написал его в ту самую ночь, когда понял: полоскать мозги несчастным, неизвестно почему вдруг оказавшимся за бортом, — вовсе не мечта моей жизни, надо положить этому конец, все, стоп. В ту ночь я и состряпал свой план, черт знает где, валяясь в джакузи очередного люкса в «Хомстеде» с бутылкой холодного пива. Бутылку я не удержал в мыльной руке, она выскользнула и разбилась об пол. Пришлось вылезать, вытираться, сливать воду и собирать осколки наощупь — стекло было прозрачное.


Рекомендуем почитать
Кажется Эстер

Роман, написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской, вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд – ответный взгляд прошлого – пересоздает смотрящего» (М.


Жар под золой

Макс фон дер Грюн — известный западногерманский писатель. В центре его романа — потерявший работу каменщик Лотар Штайнгрубер, его семья и друзья. Они борются против мошенников-предпринимателей, против обюрократившихся деятелей социал-демократической партии, разоблачают явных и тайных неонацистов. Герои испытывают острое чувство несовместимости истинно человеческих устремлений с нормами «общества потребления».


Год змеи

Проза Азада Авликулова привлекает прежде всего страстной приверженностью к проблематике сегодняшнего дня. Журналист районной газеты, часто выступавший с критическими материалами, назначается директором совхоза. О том, какую перестройку он ведет в хозяйстве, о борьбе с приписками и очковтирательством, о тех, кто стал помогать ему, видя в деятельности нового директора пути подъема экономики и культуры совхоза — роман «Год змеи».Не менее актуальны роман «Ночь перед закатом» и две повести, вошедшие в книгу.


Записки лжесвидетеля

Ростислав Борисович Евдокимов (1950—2011) литератор, историк, политический и общественный деятель, член ПЕН-клуба, политзаключённый (1982—1987). В книге представлены его проза, мемуары, в которых рассказывается о последних политических лагерях СССР, статьи на различные темы. Кроме того, в книге помещены работы Евдокимова по истории, которые написаны для широкого круга читателей, в т.ч. для юношества.


Похмелье

Я и сам до конца не знаю, о чем эта книга. Но мне очень хочется верить, что она не про алкоголь. Тем более хочется верить, что она совсем не про общепит. Мне кажется, что эта книга про тех и для тех, кто всеми силами пытается найти свое место. Для тех, кому сейчас грустно или очень грустно было когда-то. Мне кажется, что эта книга про многих из нас.Содержит нецензурную брань.


Птенец

Сюрреалистический рассказ, в котором главные герои – мысли – обретают видимость и осязаемость.