Мне бы в небо - [75]

— Прошу прощения, мисс, но у меня, кажется, спустилась левая задняя покрышка. Вечером на дороге полно битого стекла. Нужно остановиться и поддомкратить.

— Можете просто запереть нас в салоне?

— Конечно.

— Тогда все в порядке.

— Да, мисс. Спасибо.

Дверь приглушенно, благодаря толстой коже, закрывается.

— Потом мы потеряли нескольких крупных клиентов, — продолжает Алекс, — а один из наших покровителей умер… и начался принцип домино. Я искренне думаю, что они тянули жребий, выбирая жертву. Ты так меня и не вспомнил? Костюмы, в которых я приходила? Для первой встречи я подготовилась.

Чем сильнее она колотит в дверь, тем надежнее запирается замок. Секунду назад я ощутил прозрение — я вспоминаю далласский офисный небоскреб из синего стекла, вычурный вестибюль с сиденьями, похожими на детские деревянные кубики, обширный вид на парковку с размеченной на крыше посадочной площадкой для вертолета — но теперь все снова потемнело, картинка пропала. Чернобыль, погребенный в гладком бетонном саркофаге. Баррикады на пути воспоминаний.

Мое сиденье накреняется. Действие домкрата?

— Ты не помнишь упражнения? — спрашивает Алекс. — Тот семинар, когда ты изображал крупного агента по найму, а я должна была предлагать тебе свои навыки, не используя слова «нужно», «хочу» и «надеюсь». Ты грыз фисташки, изображая равнодушие, — ты сказал, что я должна быть к этому готова. Я расстегнула верхние две пуговицы на кардигане, и ты возразил: «Это выражает ваше отчаяние; вы ведь ищете новую работу, а не любовника». Не помнишь? — Она обеими руками поднимает мой подбородок и заставляет смотреть в глаза.

Я многократно извиняюсь. Сиденье накреняется. Я не двигаюсь, боясь, что лимузин потеряет равновесие и Шофер угодит под ось.

— Ты переживал за меня, — говорит Алекс. Она зажимает платье между ног. Я свободен и разминаю шею. — Тебе ведь тоже не хотелось там сидеть, да? Это нас объединяло. Нам обоим хотелось плакать. Ты что-то крутил в руках, и ногти у тебя были обгрызены до мяса. Я подумала: надо бы его утешить. Я знала, что не продержусь на работе долго. Такая уж это была работа. «Эксон». Буши. Праздник рано или поздно заканчивается. Но ты думал, что отвечаешь за меня. Такой искренний. Я хотела приготовить тебе большой, вкусный, горячий персиковый коблер.

Машина выравнивается, и мы едем дальше. На запруженных толпой перекрестках зеваки и длинноволосые хулиганы стучат в стекла и орут. Жестянка громыхает и катится по крыше; Шофер жмет на газ, сквозь пол я чувствую, как колеса переваливаются через что-то большое и мягкое, — впоследствии я всегда буду вспоминать это как чье-то тело, даже если на самом деле это был мешок с мусором. Мне нужен амбиен. Нахожу странные капсулы — таких я раньше не видел — и глотаю их. Алекс продолжает вспоминать.

— Тебе было не все равно, — говорит она. Это ее мантра.

А потом мы где-то танцуем. Снова в помещении. Или на улице? Фиолетовые коктейли здесь тоже есть — всего лишь отлучались поспать — с той лишь разницей, что теперь они состоят из замороженной каши — если прольешь, ее можно соскрести с пола, затолкать обратно в бокал, словно пригоршню мокрого снега, воткнуть длинную соломинку и пить дальше. Соседи-танцоры непрестанно меня толкают. Алекс, в стиле кубизма, сплошь перекрывающиеся плоскости и помноженные на шесть лбы, окружает меня и одновременно ускользает, разнонаправленно движется, танцуя со всеми нами. Она налегает на мое бедро, шепчет мне в уши — в оба сразу. Она любит меня, любит, любит. Ее хвост выписывает молнию в зеленом тумане или дыму — знак Зорро. Алекс повисает у меня на шее.

Я просачиваюсь сквозь трещинку в ее циклорамном бытии, пробираюсь к бару и прошу молока. В углу Арт Краск совещается с Тони Марлоу, по-прежнему мечтая вернуться на рынок в качестве короля этнической кухни. Марлоу дорого ему обойдется. Информационный бюллетень. Видеокассеты. Все, о чем я мечтал в КВПР, — это возможность спокойно убраться, но Марлоу действует иначе. Он слоняется вокруг, пытаясь стать вашим Папой Римским, вашим супругом, и вскоре вы платите ему, дабы удостоверить свой статус новобранца в его привилегированной секте. До свиданья, Арт Краск. С водосточной канавы сорвало решетку. Ты теперь под землей, тебя несет по трубам. Эти двое поднимаются из-за стола с коктейлями и бредут прочь, точно президент и премьер, которые беседуют где-нибудь на оленьей тропе в Кэмп-Дэвид.[12] Завтра Марлоу даст Арту новое имя.

— Ах ты дерьмо. Ты меня бросил, — говорит Алекс. Ее горло от жары стало красным, как у иволги, и высокий птичий голос пробивается сквозь барабанный бой — ди-джей больше ничего не запускает сегодня вечером. Сплошные ударные.

— Я захотел холодного молока. Где мы? Что за клуб?

— У подножия «Горы Олимп». — Она приставляет указательные пальцы к моим вискам. Между диодами потрескивает электричество. — А это я.

Пожалуйста, пусть на этом все и закончится. Я глотаю молоко. Вкуса нет, только ощущение. Покров.

— Ты знал, что так оно и должно случиться, правда? Кто-нибудь заглянет под черный капюшон и поймет, что Мрачный Жнец — всего лишь ребенок. Это наш шанс излечить друг друга, Райан.