Мне бы в небо - [66]

— Похоже, ваша спутница уже заселилась. Алекс Брофи. Занести на ее счет?

— А у вас по-прежнему договор о перекрестном продвижении с «Грейт Уэст»?

Кивок.

— На мой, — говорю я. — И вообще, кто вы? Ваш персонаж?

— Охотница.

— Ваше имя? Способности?

— Лори. Катаюсь на водных лыжах. У вас два сообщения.

— Читайте.

— «Арт Краск. Я в „Хард-Рок“. Придешь поужинать? Твой Марлоу мужик что надо. Хорошо, что ты нас свел». И от мистера Пинтера: «Занят сегодня, но послушаю ваше выступление». Он поселился у нас.

— Ничего от Линды?

— Нет.

— Хорошо. Ситуация упрощается. Моя спутница уже в номере? Хотя, наверное, вы не знаете. Может быть, вы Цирцея?

— Это просто общая тема, а не университетская лекция. Подите спросите в «Экскалибуре», кто там Ланселот. Честное слово, сюда ездят не за историей.

— Вот почему этот город растет, растет и растет.

Интерес Пинтера к моему маленькому выступлению придает мне легкости, как будто и мои ноги снабжены крылышками. Краску понравился Марлоу. Я создал великий союз. Мысли об Алекс, о музыкальном автомате и о бильярдном столе внезапно перерастают в сексуальные фантазии. «Гараж» — скатертью дорога. В этом мире правит плоть, а не перо с бумагой, и отныне я буду хватать куски побольше.

Я предполагаю, что номер состоит из двух комнат, но, поскольку все установленные стандарты подверглись эрозии, а планка заметно снизилась, единственная комната с альковом, лишним углом или хотя бы намеком на разделение пространства теперь сходит за две. Поэтому здешний номер представляет собой скромную келью, где, точно в музее, стоит убогий бильярдный стол — на первый взгляд, слишком маленький, чтобы ударить кием. Впрочем, музыкальный аппарат там настоящий — старинный «Вюрлитцер» с изогнутыми стеклянными трубками, наполненными каким-то желе, которое меланхолично и неаппетитно бурлит, когда трубки нагреваются. Кнопки — в пределах досягаемости с кровати, застеленной атласным покрывалом, на котором стоят черные туфли и крест-накрест лежат две некрасивых алых розы.

Расхаживая по номеру в ожидании багажа и отвертки, я нахожу и еще кое-что. Алекс трудилась, как рождественский эльф. На прикроватных тумбочках — пучки белых свечей, а на столе, в стаканах — две черных. Знакомый трюк с шелковым шарфом на лампе. Какие-то благовония на блюдце. Я нюхаю. Жасмин? А как пахнет жасмин? Столько утраченных чувственных ощущений.

Благовония для меня — синоним наркотиков, они скрывают запах марихуаны. Мы сегодня собираемся накуриться? Возможно, это приятно. Или ужасно. Мои последние воспоминания о наркотиках крайне болезненны. Доза кокаина с болтливым вице-президентом кадрового отдела газовой компании «Пайн ридж», вынюханная в хьюстонском «Фрайдисе». Сердце у меня несколько часов стучало с перебоями. Я плакал. А месяц назад — немного гашиша, пополам с одной стюардессой, в Портленде (она возвращалась порожним рейсом). Мы «употребили», сидя по грудь в вулканически горячем джакузи в «Хомстеде»; когда запах этой штуки, смешавшись с хлорными парами от воды, достиг моих ноздрей, перед глазами замелькали светляки, которые становились все больше и ярче и извивались, когда я моргал. Я выскочил в раздевалку за холодным компрессом, а когда, пошатываясь, вернулся (не знаю, сколько прошло времени), моя девица и какой-то голозадый, коротко стриженный юнец прижимались промежностями к отверстиям, откуда шли пузыри, и угощали друг друга розовым вином.

Я иду умыться — на раковине стоят муслиновая сумка с ароматическими смесями и застегнутый кожаный несессер. Не следует заглядывать — но я все-таки заглядываю и нахожу таблетки. Десять-двенадцать коричневых пузырьков, большинство — с красноречивыми оранжевыми предупредительными этикетками, знакомыми мне со времен старшей школы, когда я взламывал домашние аптечки. Эта этикетка обозначала препараты, стоившие того, чтобы их воровать… итак, что у нас здесь? Ксанакс, дарвоцет, викодин, велбутрин. Прописаны разными врачами, в разных городах. Когда-то я все это принимал, но по отдельности. Амбиен. Декседрин. Лоразепам. Названия, которые содержат коннотации и созвучия, «з» и «кс» означают подъем, а «м» — спад. Вот к чему свелась поэзия? К «Мерку» и «Пфайзеру»?[11]

Мои наблюдения прерывает коридорный. Он ставит вещи в шкаф и протягивает мне один из тех многофункциональных карманных инструментов, которые помогут воссоздать цивилизацию, если упадет атомная бомба.

— Я должен буду вернуть эту штуку, — говорит он. — Если можно, я подожду, пока вы закончите.

— Вы помогали женщине, которая остановилась в этом номере?

— Конечно.

— Как она выглядела? Поведение? Колебания атмосферы?

Лицо коридорного застывает. Он не проболтается. Я знаю, она делала ему непристойные предложения.

— Все было нормально, — отвечает он.

— Она не просила о специальных услугах?

Тупик. Два самца-примата критически оценивают друг друга. Вытаскиваю бумажник, набитый визитками, на которые я никогда не смотрю и, возможно, в конце концов просто наклею в альбом.

— Не хочу портить сюрприз, — говорит коридорный.

— Я не люблю сюрпризы. Мне их и так хватает.

Он берет двадцатку и немедленно прячет — этакий Гудини.