Словом, по одному подобному дню общих смятений, можно было предсказать, что предрассудки, чудовища, рождаемые испуганным воображением человека, бессмертны.
Сборная палата, заманчивое поприще, в котором для честолюбия воздух был чище и здоровее, нежели на холме Альилель посреди Эйрена, опустела. Даже придворный доктор, удостоверенный в своих заключениях о роде болезни Иоанновой, всеобщим отголоском собственных своих же слов, удалился домой исследовать подробнейшим образом причины болезни и разные виды, и свойства оной.
Таким образом прошли несколько дней; течение государственных дел остановилось.
Первый Верховный, Действительный Совещатель предложил уже в собрании совета, что для избежания в управлении беспорядков, которые и самое время с трудом исправит, вести ход дел, до выздоровления Властителя, по определениям чрезвычайных собраний Верховного совета.
Составленный доклад по сему случаю, подписывался уже всеми членами, как вдруг явился дворцовый дневальный и объявил Первому Верховному Совещателю, что Властитель Иоанн требует его к себе.
Внезапный призыв к Царю поразил Верховного Совещателя ужасом; мысли его остановились на обезглавленном любимце Грозного; но он собрался с духом и предстал пред Иоанном, с готовностью на смерть.
— Садитесь! — сказал ему Иоанн. Здорова ли дочь ваша?
— Какая, Государь?
— Дочь Ваша!
— Дочь моя? Я полагаю… но уже более месяца, как не получал от нее известий из Пелопонеза.
— Да… а другая?
«Другая?» — думал Верховный Совещатель.
— Другая, Государь? — произнёс он, наполняясь мыслию о болезни Иоанна.
— Другая, — повторил Властитель.
«Другая?» — повторил мысленно и Совещатель.
— Другой у меня нет, Государь.
— Может быть я ошибся, приняв какую-нибудь другую девушку за дочь вашу, но главное не то… Что дела?
— Какие угодно Вашему Величеству? — произнес смущённый сановник.
— Последние мои распоряжения.
— Дело о снаряжении новой экспедиции к южному полюсу?
— Да!
— Совершенно приведено к концу. В Александрии, как уже я и имел, счастие докладывать Государю Властителю, вновь изобретенные для сего путешествия зимние суда, уже готовы. От вас, Государь, зависит назначить прощальный день с предприимчивым…
— Для открытий на южный полюс! — перервал Иоанн. — Это было всегда любимым моим предприятием! Давно хотел я на оконечности земной заложить собственными руками новый столп с Геркулесовой надписью, но все воспротивилось мне, и я сам на себя наложил оковы! Теперь остается мне разорвать их!..
Грозно произнёс он последние слова. Верховный Совещатель затрепетал и отступил несколько шагов назад.
— Стой! — продолжал Иоанн. — Чтоб корабли для сей экспедиции были готовы к отплытию по первому моему слову! Иди!
Верховный Совещатель удалился скорыми шагами, как приговоренный к смерти, которому подарили жизнь. Он не понял слов Иоанна, и не желал понимать, ибо считал их следствием болезненного бреда.
Она бы не знала любви, если б взоры не были проводниками той электрической искры, которая падая на сердце, воспламенят всю кровь.
IX
— Кто ж приехали на остров? Где Мери? Лена, позови ее!
Засмотрелась на приезжих, да и села на мель! В шестнадцать лет как полумертвая! Вздохи, да задумчивость, а молчалива как рыба! Уж не хочет ли сын навязать себе на шею эту радость. Есть чем утешить старость мою!
Долго бы еще ворчала старуха, но охриплый её голос, сопровождаемый глухим кашлем, вдруг прервался воплем маленькой Лены; она вбежала вся в слезах, бросилась на старуху и закричала:
— Бабушка, бабушка! Мери умерла!
— Что ты, Лена, Бог с тобой! что ты! — едва выговорила испуганная старуха и стала креститься.
— Умерла, Мери умерла! — продолжала Лена, рыдая. — Там в саду за кустом, умерла, она! Я целовала ее, а она все лежала; я заплакала, а она вздохнула и опять умерла!
Выговорив сии слова, маленькая Лена опять залилась слезами, закрыла руками лицо и побежала вон из комнаты.
— С нами Божья сила! С нами воля небесная! — твердила старуха и силилась подняться с постели; но бессилье не сладило с тяжелою ношею лет.
— Пришел конец мой! — произнесла она, задыхаясь и борясь с подушками, которые завалили ее.
— Здравствуйте! — раздался вдруг громкий голос.
Мужчина средних лет, смуглый собою, в красной куртке, в пестрых волнистых шароварах, перетянутый кожаным желтым поясом, за которым торчали кинжал и пистолет, вошел в комнату.
— Здравствуйте! — повторил он, откидывая назади черные локоны, которые катились на глаза и заслоняли яркие взоры.
— Не помешал ли сладкому сну? — произнес он еще громче, и окинул взорами комнату.
Резкий голос, казалось, вывел старуху из беспамятства; она всмотрелась в пришельца.
— Постой, постой! — вскричала она вдруг, и потом отворотилась и спрятала голову в подушки.
— Что сделалось с нею! — сказал, улыбаясь неизвестный. — Жаль, что нет Эола, принять её благословенье.
— Эол!.. — прохрипела старуха.
— Эол? Его нет, да и не скоро ему приехать!.. Можно и без него умереть!
— Умерла, умерла!.. Да не говорите же ему, что Мери умерла!
— Мери умерла? — вскричал неизвестный, голосом, который воскресил бы покойника.
— Постой… постой! — завопила старуха в беспамятстве.
